«Вот было турецкое иго, – рассуждала про себя Виолетта. – Болгары всеми силами, правдами и неправдами отстояли православие. За что пролилось столько крови? Потом строили коммунизм и отрицали Бога в принципе. Сейчас я сижу рядом с Мухаммедом за одним столом, с американцами, с Ханной – я не хочу думать обо всех этих религиозных различиях, но я точно знаю, что не хочу быть женщиной в мусульманской стране. Почему? Потому что я там не родилась. Место рождения определяет все. Потом – первые пять лет жизни. Любили тебя или нет. Вкусно и правильно кормили, водили в театры, давали рисовать красками, строить разноцветные башни, возили на море или всего этого не было. Если не было, будешь всю жизнь мстить за это. А если было, то будешь всю жизнь драться с теми, у кого не было. Каких больше? Кто сильнее? А если хочешь туда, где ты не родился? Становишься «бисексуалом»? Бедная Шанель всю жизнь скрывала свое происхождение, тянулась к деньгам и славе. Но за талант и труд надо многое прощать. Дети богатых редко бьют рекорды. Бунтуют, не хотят пользоваться положением родителей – лет до тридцати… и бунт проходит. Или купить себе весь глянец мира, как Пэрис Хилтон? Опять лет до тридцати. Потом надоест. Хотя, может быть, она дура? Дуракам обычно нравятся вседозволенность и мишура. Но она же деньги на этом делает. А сколько у нее последователей местного розлива? А сколько последователей? У меня отель в Варне. Я содержу всю свою родню и могу купить все варненские светские хроники и потом рекламировать ракию, томатную пасту, заказать свой парфюм или целую косметическую линию. У меня мало друзей, я в разводе. Почему меня сюда позвали? Болгарку?»
Кораблик себе плыл. Не спеша по черной ночи под звездами и луной. Звезды были яркие-яркие.
Олег задумался: «Надо же – где-то ужас как далеко что-то светится, и ты это видишь. Представить себе крутящуюся планету, висящую в бесконечном пространстве, одну среди множества непонятных, чужих, безжизненных даже… А вот она, Земля, и я, человек, стою на ней и рассуждаю, и мне дано мыслить и чувствовать, и мне дали душу попользоваться, чтобы ее обогатить своим опытом и своими мозгами, и я хочу, чтобы она запомнила меня».
Олег молча взял Саломею за руку и вытащил на палубу. Так устроен мир. Для полного счастья нужна «ее» рука. Пока еще так.
Когда Саломея и Олег выходили, Никита посмотрел им вслед. Его опять пронзило никуда не исчезающее, приросшее к нему чувство потери. Они расстались. Она уехала. В реку не входят дважды. Оба знали. Дела, дела. Его, ее. Независимость. Достаток. Все хорошо. Только такой больше не встречал. Чтобы ощущать ее как себя, как свою руку или ногу. Чтобы понимала по взгляду, заставляла самому идти за яблоком на кухню и ей еще принести. Вместе с ней ушли ее друзья. Интересные, ухоженные женщины, их любовники и мужья. Уик-энды стали опять трудными, ленивыми, пустыми. Он звонил. Она попросила больше не звонить. С другими женщинами не хотелось продолжать. Когда они были рядом, было желание не вставать из-за письменного стола – работать. Идеи кристаллизировались, все раскладывалось по полочкам, мысли роились, сшибая друг друга, не чувствовалось усталости, была какая-то защищенность и нужность, значимость и необходимость. Эля…
Они оба слишком расточительно относились к чувствам, не экономили на горючем, неслись, сломя голову, и хлопнулись в берлинскую стену своих противостояний.
– Пошли смотреть луну, – сказала Виолетта, вставая.
Никита сразу представил себя старым серым волком с задранной мордой, устремленной на эту самую луну, воющим свою тоску. Жуть. «По-моему, я напился», – подумал он.
На палубе, однако, было умиротворенно, чуть прохладно и пахло жизнью.
Он обнял Виолетту за плечи.
– Как называется твой отель? – Они перешли на ты.
Она помолчала, потом ответила:
– «Медный всадник».
Стало смешно.
Он почувствовал ее точеное, упругое тельце.
– Ну скажи еще что-нибудь. – Мухаммед стоял у клетки с попугаем. Попугай пронзительно закричал – непонятно что, нахохлился, заволновался. – Не ори, а скажи, – настаивал Мухаммед, говоря по-русски.
– Мои гены – мои проблемы, – смилостивился Попа Карло и отвернулся. С другой стороны клетки стояла Ханна. Если бы он мог улыбаться, он бы замер в самой широкой улыбке – во весь клюв. – Карло – хорош-ш-ший… – соблазнительно полупрошептал попугай.
– Я Ханна. Скажи: «Ханна».
– Он бы рад, но он только что поведал мне свою беду, – вмешался Мухаммед.
– Нашу общую беду, я бы добавила. – Она обогнула клетку и направилась в сторону мягкой мебели.
Мухаммед пошел за ней.
– Ну, уж с попугаем-то не сравнивайся, совесть надо иметь. Ладно там какие-нибудь галактические сгустки, – предположил загадочно Мухаммед. Ханна рассмеялась. Он сел рядом и положил свою руку на спинку дивана за ее спиной.
– Гинеколог, он и есть гинеколог, – сказала Ханна, имея в виду, вероятнее всего, два его последних слова.
– Он решил, что нам есть, о чем поговорить, – кивнул Мухаммед в сторону попугая.
– Ты веришь, что в его выборе участвовало провидение?
– Твое имя он вытащил первым, – подыграл Мухаммед, шутя. – Влюбленный попугай, что тут такого?
– А твое вторым – я об этом. Вот какая штука жизнь, – кокетничала красавица Ханна.
Черные, подобно маслинам, глаза Мухаммеда сняли с нее голубую тунику.
– Можно я послушаю, как бьется твое сердце? – спросил он.
– Ничего другого не смог придумать? – Она засмеялась.
– Зачем? – Мухаммед любил все называть своими именами и спрашивать напролом. Или вообще ничего не спрашивать – просто слушать. Потом делать.
Ханне показалось, что она начала в нем разбираться.
Мари рассматривала кукол на стене и краем глаза наблюдала за клеткой с попугаем. Видела, как там стоял Мухаммед, затем Ханна и как они отошли и сели на диван. Внешне она проигрывала Ханне, но ведь это как посмотреть, да и почему, собственно, она должна себя с ней сравнивать, как будто они кого-то делили. Вроде нет, осторожно произнесла в уме Мари. Что он только ей рассказывает, этот Мухаммед? Ханна хохотала, и ее густые блестящие волосы все время шевелились в такт ее хохоту. А он шептал и шептал. Красавчики.
Капитан показывал Копейкину какую-то старую книгу с морскими картами. Когда-то давно в Москве она была знакома с Севой. Был французский ресторанный проект, она дружила с Флоранс, муж которой, Эрик, ездил на охоту с Копейкиным на лося, точно она не помнила, конечно, на лося, или на кабана, или на моделей, но они встречались. Они сделали другой проект по недвижимости в Екатеринбурге, потому что у Севы там чиновничал дядя Федор, младший брат матери, с которым у него была разница всего шесть лет. Этот брат неожиданно увлекся сестрой Флоранс, Вероник, и раз, да и женился, чем вызвал бурный рост и материальное процветание всех ее родственников. Связи перемешались, бизнес вовлек в свою воронку всех французских членов семьи, хотя до этого он их особо как бы не волновал. История в очень русском духе, только вот Мари туда не попала. Ему понравилась рыжая Вероник. Кто бы мог подумать! Кстати, он никогда ее не бил, водку пьет редко и тихо, покупает ей шмотье и бриллианты, дал денег на бизнес, который ей на хрен не нужен, потому что она опять беременна. Город Екатеринбург, конечно, не самый красивый в мире, но зато там может случиться вот такая голливудская сказка про Федора и Вероник.