Ответа он не расслышал: огромный фрагмент скалы весом в несколько тонн рухнул за кормой БМК, расколовшись на угловатые каменные глыбы.
Машину подбросило, еще немного, и они бы погибли, сзади моментально всклубилась плотная, едкая пыль, впереди, по курсу движения, падали обломки поменьше, броня БМК передавала аритмичные, судорожные вибрации и частые, похожие на град удары мелких камней.
Сумерки стремительно сгущались, казалось, еще немного, и ущелье потонет в кромешной тьме. Зарипов, перейдя на ручное управление, включил фары, но их свет не пробивался сквозь плотную завесу пыли, постепенно заполнившую теснину меж содрогающихся отвесных скал.
Гюнтер положил руку на плечо Ивана, давая понять, что лезть сейчас с расспросами бессмысленно, вокруг, перекрывая звук работы двигателя, рокотали обвалы, несколько крупных каменных глыб ударили по броне, едва не пробив корпус боевой машины космодесанта.
Ивана вышвырнуло из кресла в проход, Шрейб чудом устоял на ногах, Урман, помогая Столетову встать, с силой толкнул его назад в кресло, крикнув:
– Пристегнись!
Вокруг внезапно стало чуть светлее – это машина вырвалась из теснины ущелья, и Иван с Гюнтером увидели фантастическую картину: потемневшее безоблачное небо налилось сочным фиолетовым цветом, на плато дул порывистый, ураганный ветер, в клубах поднятой им пыли сверкали ветвистые молнии, где-то поблизости сумрак рвали частые стробоскопические вспышки...
Урман тыльной стороной рукава вытер выступившие на лбу бисеринки пота.
– К порталу! Там что-то происходит! – отдав категоричный приказ, охотник распахнул люк и, повернувшись к Гюнтеру, добавил: – Хватай оружие и за мной! Столетов, из машины не высовываться! Сережа, веди БМК на высотку, похоже, у нас прорыв! Прикроешь огнем!
Иван, откинувшись в кресле, тщетно пытался проанализировать ситуацию. Вокруг происходило что-то глобальное: несколько работающих голографических экранов давали четкую картинку, отсеивая помехи: к ущельям через плато неслись обезумевшие от страха животные, над горами медленно расползалось несколько грибовидных облаков – последствия особенно крупных обвалов.
Он понимал сейчас лишь одно – они спаслись чудом, и то потому, что не успели углубиться в ущелье.
Что происходит в районе портала, о каком прорыве упомянул Урман, прежде чем покинуть БМК, оставалось только догадываться, впрочем, долго находиться в неведении Столетову не пришлось; едва боевая машина вскарабкалась на холм, образованный руинами логрианского города, как сканеры тут же цепко ухватили цели. Внизу, у памятного мегалитического строения, теперь окруженного укреплениями, шел бой, разгоняя сумрак, чадно горела, выбрасывая языки оранжевого пламени, подбитая БПМ, в неверном, мятущемся свете пожара мелькали человекоподобные фигуры, очереди из «АРГ-8» рвали пыльный сумрак, им отвечал огонь нескольких автоматов и резкие оглушительные стаккато тактовых очередей автоматических башенных орудий планетарных танков.
В следующую секунду заговорили курсовые орудия БМК, над головой с утробным гулом приводов вдруг начала подниматься, выдвигаясь за пределы брони, установка генератора короткоживущей плазмы, и тут Ивана наконец проняло: мелкая, противная, неконтролируемая нервная дрожь ударила по мышцам, словно время отмотали вспять, а он снова – десятилетний мальчик, судорожно вцепившийся в кожухи древней человекоподобной машины.
Отчаянно хотелось зажмуриться и мысленно закричать: Это происходит не со мной!
В следующий миг что-то тяжелое ударило в скат лобовой брони БМК, раздался оглушительный взрыв, по отсекам прокатилась волна нестерпимого жара, погасли голографические мониторы, на миг стало темно, а когда включился красноватый аварийный свет, Иван, пристегнутый к креслу, вдруг с ужасом ощутил, что машина, кувыркаясь, катится вниз по склону...
Он не сумел даже закричать – горло моментально пересохло.
Схватив оружие и метнувшись вслед за Урманом в вязкие, располосованные огненными трассами сумерки Первого Мира, Гюнтер не испытывал противоречивых чувств – он словно ожил в привычной для себя обстановке, окончательно сбросив налет сдержанности, «хорошего воспитания» – тех рамок поведения, которых он тщательно старался придерживаться, выработав новую концепцию бытия в условиях изменившейся послевоенной реальности.
Он честно играл по правилам, полагая, что прошлое необратимо, но нет.
Мысль отсекло автоматной очередью.
Пули с визгом впились в камень, мгновенно возвращая Гюнтера в реальность.
Урман, бежавший чуть впереди, резко вильнул в сторону, нашел укрытие и отрывисто крикнул, припадая на одно колено:
– Шрейб, вперед, я прикрою!
Хлесткие, короткие очереди «АРГ-8» погасили несколько сигнатур сервомеханизмов, вырвавшихся к линии укреплений.
Гюнтер без разговоров рванулся вперед, ощущая, как бездну лет назад, что его продвижение прикрывает друг...
Музыка для нервов.
Он вновь попал в ту стихию, из которой его вырвала смерть.
Нет, не патологическая жажда убийства либо разрушения сидела глубоко внутри, скрываясь многие годы в неодолимых застенках самоконтроля, отнюдь, – резко и больно вернулись дремавшие чувства, скупой приказ Урмана внезапно стал для Шрейба новой точкой морального возрождения, он реабилитировал его, востребовал, вернул...
Кого бы ни пытались из него сделать, Гюнтер оставался офицером, война, перемоловшая незрелого юношу и воспитавшая капитана Шрейба, давно канула в Лету, но он пережил ее, и сейчас, выполняя приказ Урмана, он с кристальной ясностью осознал: его место не в шкафу для бытовых сервомеханизмов, не за спиной подросшего Ивана, не на тусовках и вечеринках, а здесь, где каждый шаг – смертельный риск...
Ушла, растворилась любая неопределенность, но не исчез опыт прожитого, он вернулся немного другим, более развитым, взвешенным, понимающим, узнавшим многое и не отрекшимся от мира, познанного за десять долгих противоречивых, порой мучительных лет существования.
...Мысли пронеслись вихрем, Гюнтер ощущал резко наступившие перемены, не анализируя их, но принимая внезапное перерождение, – мутная вспышка разрыва, комья земли и свист осколков, рывок вперед к линии укреплений, зримые, расходящиеся и перекрещивающиеся трассы автоматического огня, смутные сигнатуры и трудноразличимые средь дыма и пыли силуэты нападавших, – ритмика боя, в которой когда-то переродилось, переплавилось сознание девятнадцатилетнего Гюнтера.
Край бетонированного хода сообщения, пробитый, пропаханный снарядами бруствер, истекающая сизыми струйками дыма свежая воронка: он мгновенно оценил позицию и занял ее, открыв себе широкий сектор обстрела.
Плотный автоматический огонь, через который он прорвался, походил на шквал: пули выбивали султанчики пыли, разносили в бетонную крошку край укрепления, высекали искры, с визгом уходя в рикошет. Шрейб своим рывком отвлек внимание атакующих, сосредоточил их на себе, открывая другие направления.