— Нет, — пробормотал Конор, глотая слезы.
— Ты хотел, чтобы она сорвалась.
— Нет!
— Ты должен сказать правду и сказать ее сейчас, Конор О’Молли. Скажи. Ты должен.
Конор снова покачал головой, его рот был крепко сжат, но он чувствовал огонь в груди, словно кто-то разжигал его изнутри, как маленькое солнце.
— Этот дым убивает меня, — задохнулся Конор.
— Он убьет тебя, если не скажешь, — объявило чудовище. — Ты должен сказать это.
— Я не могу.
— Ты не удержал ее. Почему?
Темнота заволокла глаза Конора, забивая нос и заполнив рот. Он начал задыхаться. Дым душил его. Убивал…
— Почему, Конор? — поинтересовалось чудовище. — Скажи мне ПОЧЕМУ? ДО того, как станет слишком поздно!
И огонь внутри Конора внезапно вспыхнул с новой силой, словно собирался пожрать его заживо. Да, он знал правду. Стон вырвался из горла Конора, стон, который перерос в крик, а потом в громкий бессловесный вопль. И когда он открыл рот, этот огонь вырвался наружу, сжигая все, уничтожая тьму, ударил в тисовое дерево, выжигая весь мир, возвращая его в первобытное состояние, а Конор все кричал, кричал и кричал, переполненный болью и печалью…
И он сказал.
Он сказал правду.
Он закончил Четвертую историю.
— Я не мог этого больше вытерпеть! — закричал он, в то время как вокруг бушевало пламя. — Я не могу смириться с тем, что она ушла! Я просто хочу, чтобы все это закончилось! Я хочу, чтобы это прекратилось!
Огонь поглотил слова, стер все вокруг, стер самого Конора.
И только тогда Конор смог вздохнуть с облегчением, потому что наконец получил наказание, которое заслужил.
Конор открыл глаза. Он лежал в траве, на холме у дома.
Он по-прежнему был жив.
Но самое худшее, похоже, уже случилось.
— Почему я остался жив? — прохрипел он, закрывая лицо руками. — Я заслужил самого худшего.
— Ты? — поинтересовалось чудовище. Оно стояло над мальчиком.
Конор начал говорить, медленно, болезненно, с трудом выговаривая каждое слово.
— Я долго думал об этом, — сказал он. — Я знал, что она не поправится, почти с самого начала. Она говорила, что ей становится лучше, потому что я хотел слышать именно это. И я верил ей. Я не возражал.
— Нет, — объявило чудовище.
Конор сглотнул, все еще борясь с собой.
— И я захотел, чтобы все закончилось. Как сильно я хотел перестать думать об этом! Я не мог ждать больше. Я не мог вынести мыслей об одиночестве.
Конор и в самом деле заплакал, и тем сильнее, чем больше думал о том, что сделал. Он плакал даже сильнее, чем тогда, когда узнал, что мама серьезно больна.
— Часть тебя все время хотела, чтобы все это закончилось, даже если это означало потерять ее, — продолжало чудовище.
Конор кивнул, совершенно неспособный говорить.
— И кошмар начался. Кошмар этот всегда заканчивался…
— Я не удержал ее, — с трудом выдавил он. — Я мог удержать ее, но не удержал.
— И это — правда, — кивнуло чудовище.
— Но я не хотел этого! — воскликнул Конор, и голос его звенел. — Я не хотел выпускать ее! А теперь она умирает, и это моя вина!
— А вот это уж точно не правда, — заметило чудовище.
* * *
Печаль сжала Конору горло, подобно удавке, мускулы свело. Он едва мог дышать, каждый вдох давался ему с большим усилием. Мальчик снова упал на землю, желая провалиться сквозь нее, раз и навсегда.
Он едва почувствовал, как огромные пальцы чудовища подняли его, сложившись лодочкой. Мягкие и нежные ветви обвили его, чтобы он мог откинуться на спину.
— Это моя вина, — сказал Конор. — Я не удержал ее. Я был слаб.
— Это не твоя вина, — объявило чудовище, его голос поплыл в воздухе, словно ветерок.
— Моя.
— Ты просто желал, чтобы боль закончилась, — продолжало чудовище. — Твоя собственная боль. И наступил конец твоему одиночеству. Это совершенно нормальные человеческие желания.
— Я не думал об этом, — возразил Конор.
— И думал, и не думал, — протянуло чудовище.
Конор фыркнул и посмотрел в лицо чудовища, которое было большим, как стена.
— Как и то, и другое может быть правдой?
— Люди — сложные существа. Как королева может одновременно быть доброй и злой ведьмой? Как убийца может быть убийцей и спасителем? Как может Провизор быть злобным, но благонамеренным человеком? Как пастор может заблуждаться, но быть добросердечным? Как невидимый человек может стать более одиноким, став видимым?
— Я не знаю, — Конор пожал плечами, хотя едва мог двигаться. — Твои истории всегда казались мне бессмысленными.
— Ответ прост: не имеет значения, что ты думаешь, — продолжало чудовище. — В мыслях ты противоречишь себе сотни раз за день. С одной стороны, ты хотел дать ей уйти, а с другой, ты в отчаянии призвал меня её спасти. Ты верил успокоительной лжи, зная болезненную правду, которая делала эту ложь необходимой. И ты сам наказал себя за веру и в то, и в другое.
— Но как ты борешься с этим? — спросил Конор, и голос его окреп. — Как бороться с этим беспорядком, который творится в душе?
— Говори правду, — ответило чудовище. — Как сейчас.
Конор снова вспомнил руку матери, и как она выскользнула…
— Прекрати, Конор О’Молли, — мягко проговорило чудовище. — Вот почему я отправился погулять — сказать тебе это, чтобы ты мог выздороветь. Ты должен услышать.
Конор сглотнул.
— Я слушаю.
— Ты пишешь свою жизнь не словами, — объяснило чудовище. — Ты пишешь ее делами. Не важно то, о чем ты думаешь. Важно только то, что ты делаешь.
Наступила тишина: Конор пытался перевести дух.
— И что мне делать? — наконец спросил он.
* * *
— Делай то же, что и сейчас, — ответило чудовище. — Говори правду.
— И всё?
— Ты думаешь, это легко? — огромные брови чудовища поползли вверх. — Ты готов был умереть, только бы не сказать ее.
Конор посмотрел на свои руки и наконец расцепил их.
— Потому что это была очень плохая правда.
— Это всего лишь мысль, — объяснило чудовище. — Одна из миллиона. Она не вызвала никакого действия.