Сказано — сделано. После ста тысяч хитростей и повторений Силы Зла охотно подавали лапку по слову bonjour, а если скажешь danse — начинали кружиться, смешно задрав мордочку. Но больше всего они любили прыгать — с тумбы на тумбу (то есть с пуфика на пуфик), через барьер (то есть выставленную Гелину ногу), через кольцо (то есть через пяльца Аглаи Тихоновны, которые та пожертвовала в пользу кошачьего образования). Наверное, кому угодно такая внезапная и, честно сказать, глупая привязанность к обычной кошке показалась бы странной. Но дело в том, что у Гели никогда, никогда-никогда в жизни не было никаких домашних животных. Ни хомяков, ни черепах, ни даже рыбок. Они с Эраськой не особенно интересовались такими вещами, их даже раздражала бабушка, вечно сюсюкающая со своим пуделем, но теперь-то Геля врубилась! Врубилась, почему бабушка таскала с собой Джема через все возможные границы, добывая все невозможные справки и наотрез отказываясь расставаться с псом хоть на день. Это было как… Как подружиться с марсианином!

Некто, совершенно отличный от тебя и видом, и разумом, непонятный и таинственный; некто, не способный изъясняться ни на одном из человеческих языков, но не лишенный речи — своей собственной, непонятной, в свою очередь, тебе; некто, способный, как никто из хомосапиенсов, читать мысли и чувствовать настроение. Понимать. Некто, кого можно любить и кто будет любить тебя, несмотря на то, что вы — такие ужасно разные, чужие и у вас нет никакого повода быть вместе, и легче было бы найти друзей среди своих.

Каждый раз, когда Силы Зла прибегали на зов, или запрыгивали на шкаф, стоило их об этом попросить, или приходили к ней ночью, чтобы отгонять кошмары и убаюкивать, у Гели в сердце словно взрывалась звезда — понимает! Она меня понимает! Я могу с ней говорить, хоть и не знаю никаких кошачьих слов! А всякие штучки, которым научились Силы Зла, это было уже так, второстепенное, только подтверждение драгоценного понимания. Геля и сама усердно «дрессировалась» — училась понимать, а вернее, чувствовать, в каком настроении зверек: в хорошем или в дурном, хочется ли Силам Зла поиграть, или стоит оставить их в покое и дать выспаться.

Но теперь Силы Зла почти не отходили от Гели — пока девочка чахла над учебниками, укладывались ей на шею вроде воротника или сидели на плече (уже без всякой команды). Было ужасно жарко и неудобно, кроме того, ходила вся исцарапанная, но терпела — уж очень ей льстило внимание капризного зверька.

Глава 17

Дни проносились стремительными ласточками, и никогда еще Геле не жилось так интересно и весело, хотя, казалось бы, ничего необычного с ней не происходило (ну, если не считать того, что Геля находилась в прошлом, чтобы по заданию Феи Снов спасти мир).

Ночи тоже стали спокойными и ласковыми, Силы Зла своим мурлыканьем распугали все Гелины кошмары, и тревожило девочку только одно — она ходила в гимназию больше месяца, а Люсинда ей до сих пор не приснилась. Но Геля была так занята — кошкой, экзаменами, прогулками по весенней Москве, — что засыпала после первых же тактов «Августина», не успев даже как следует подумать о своих тревогах.

После гимназии Геля шла домой каждый раз новой дорогой — ей нравилось гулять по городу, смотреть, что было раньше в хорошо знакомых ей местах. И каждый раз натыкалась на Щура, мальчишка вечно поджидал ее — не у самой гимназии, но где-нибудь поблизости. Конечно, Щур умел разозлить ее, как никто другой, и в любви, гад, упорно не признавался, а все же гулять вдвоем было веселее. От девочек из гимназии приходилось держаться подальше, оберегая свои тайны, а Щур и сам был довольно скрытным (что, признаться, совсем не радовало Гелю), зато и не имел привычки задавать лишних вопросов.

В пятницу ей загорелось посмотреть Ильинские ворота. Щур, как обычно, не возражал. Внизу, за сквером, до самой Солянки раскинулся рынок — среди палаток, навесиков, лавчонок бурлила толпа. Продавали что угодно — поношенную одежду, старые самовары, какие-то железки и даже еду. Щур сказал, ряды с едой называются «обжорка» — там задешево, на ходу, едят извозчики и другой толкучий люд.

Ну, понятно, — подумала Геля, — как у нас. «Свободная касса!».

Прошли через Ильинские ворота (если бы не Щур, Геля прошла бы и несколько раз туда-обратно, так они ей понравились) и двинулись к маленькой пятиглавой церкви, алевшей ярким пятном на фоне угрюмых серых зданий Северного страхового общества. В голове зажужжал рой всяких специальных слов — «апсида», «придел», «подклет», но девочка, увы, не помнила, к какой части здания какое слово надо приложить, чтобы совпало (папа, который Николас, вечно ругался, что Геля набивает себе голову разрозненными сведениями из интернета, и в результате получаются не знания, а колбасный фарш).

Когда подошли ближе, церковь оказалась не такой уж и маленькой, а вовсе даже огромной. Называлась — Никола Большой Крест, хотя кресты на ней были самые что ни на есть обнакновенные (тьфу ты, привязалось!). Но Щур объяснил, что в церкви хранится реликвия — саженный крест, в котором находится 156 мощей разных святых.

Внутрь заходить сразу расхотелось. Геля знала, что «мощи» — это останки святых христианской церкви, являющиеся объектом религиозного почитания. Не хотелось бы, конечно, оскорблять чувства верующих, но 156 расчлененных покойников — это немножко слишком.

Геля закинула голову, прикрывая ладошкой глаза от бьющего солнца, и шляпка уже привычно повисла на лентах. Ах, какие же они красивые, эти церкви! Как ракеты, только старинной конструкции! Если, не отводя глаза от храма, сделать несколько шажков назад, то кажется, будто он взлетает, как большая пестрая птица!

Потом направились к бульварам. Щур с независимым видом шел как бы и рядом, а как бы и сам по себе, насвистывая и что-то подбрасывая на ладони.

— Это что у тебя? — не сдержала любопытства Геля.

— Так. — Щур пожал плечами и протянул ей гладкий овальный камешек.

Камешек был увесистый и очень приятный на ощупь. Геля покатала его в ладонях, сказала:

— Хороший! — и вернула Щуру.

— Оставьте, ежели пондравился, — предложил мальчишка, — у меня их как грязи, — и, действительно, выудил из кармана еще несколько штук.

— Зачем они тебе?

— Так, — он снова неопределенно пожал плечами. — Они ухапистые. От рук греются, а с изнутри все одно холодом отдает. Антиресно. — И подбросил камешек, словно взвешивая, стоит ли посвящать всяких кисейных барышень в свои мальчуковые тайны.

— Что там, орел или решка? — окончательно обнаглела Геля. — Да ладно, рассказывай. Что тебе, жалко?

— Знаете, такой город есть — Одесса? — решился Щур.

— Конечно знаю. Один из крупнейших черноморских портов.

Мальчик кивнул:

— Город агромадный. Может, и поболе, чем Москва…