Крошечка видит в окошко, как босые ребятишки Пандоры (младший Павлик, одногодок Орины, без штанов, и она силится разглядеть, чем это «они» так отличаются от «нас») носятся друг за другом, играя в догоняло, там своя мальчишечья орда. Правда, у Пандоры есть и дочка, десятилетняя Галька, но девочка эта всегда занята — помогает матери готовить еду на вечно голодную ораву. Бабка Пелагея, поглядывая в окошки, качает головой:
— Вот бесштанная команда! Земля подмерзла, скоро снег выпадет — а дети босые, и ведь хоть бы хны, ничегошеньки им не делается!
Орина однажды играла с Галькой во дворе — и ничем хорошим это не кончилось: с обоюдного согласия они на время поменялись шапками, после чего у Крошечки завелись вши, которые, оказывается, живут в чужих шапках, как муравьи в муравейнике, она и помыслить о таком не могла! Ей намазали голову дустом, обмотали тряпками, сверху обвязали теплым платком, и пока она хныкала, а бабушка с матерью в два голоса ее честили, — Миля скакала вокруг, приговаривая:
— Так и надо, так и надо! Так тебе и надо! Фу, как воняет! Бабуска, а я не всивая?
— Нет, Эмилия, ты — не вшивая.
— А Илка всивая! Она тепель всегда будет всивая, да?
Но после того как вшей вывели, лишь только представилась возможность (бабушка, уложив младшую внучку спать, отправилась в магазин) — Крошечка выскочила за ворота и принялась выкликать соседскую девочку. Галька, беспрестанно оглядываясь на дверь своего дома, маячившего под перекладиной «А», мигом примчалась, торопливо говоря:
— Только я ненадолго, а то мамка заругает…
Галька была такая же страшная, как мать, такая же веснушчатая, только не кривая и не косноязычная, и уж такая жалкая в материнском пиджаке, подбитом ватином, с продранными локтями и полуоторванными карманами, все в той же чудовищной шапке из свалявшейся шерсти, вязаные уши которой болтались до пояса (на концах качалось по заскорузлому от грязи шарику), что Крошечке захотелось хоть как-то украсить девочку. Выдвинув нижний ящик шифоньера (искусительные лекарства убрали отсюда в коробку, которую поставили на верхотуру), она достала свою новую зеленую шерстяную кофту, с беленьким ободком по окантовке круглого воротничка. Галька, всплеснув руками, натянула кофточку; Орина торопливо помогала ей застегнуть пуговки, опасаясь, что бабушка вот-вот вернется и отымет кофту. Галька бросилась к зеркалу на гнутой ножке, зарумянилась, ойкнула — и протянула Крошечке свой пиджак:
— Померяй, тебе пойдет. Будет как пальто!
Но Орина замахала обеими руками, отказываясь от щедрого дара. Она любовалась: Галька стала почти красивой, и ведь всего-то нужно — отдать ей кофту! Она успела выпроводить девочку до того, как бабушка вернулась, и до того, как проснулась доносчица Эмилия. Сана, конечно, предвидел, что поступок Крошечки приведет к дурным последствиям, — но поделать ничего не мог, да и не хотел: очень уж ему все это нравилось…
Пропажа обнаружилась на следующий день. Лилька увидела кофточку — которую купила дочке в Городе, и за которой пришлось выстоять длиннющую очередь — на прошмыгнувшей по школьному коридору ученице четвертого класса Гале Красновой. Засомневалась: может, не та кофта-то — а… такая же? Придя домой, бросилась к ящику — кофточки не было.
Пелагея Ефремовна страшно разозлилась, помянула прежде всего японского городового, дала Крошечке подзатыльник и, проговорив: «Ой, дура, ой, какая дура! Одно слово — Орина!» — пошла ругаться к Пандоре, дескать, что ж ты, не видишь, что на твоей девчонке чужая кофта, дескать, откудова она, спросить-то ведь не долго, дескать, ворочай давай кофтенку, у нас свое дите не одетое. Пандора выметнулась на крыльцо и покрыла соседку такой отборной бранью, что Пелагея присела. А Пандора уж скрылась в бывшей конторе и выскочила оттуда с ножницами в одной руке и кофтой в другой, следом за ней выбежала Галька, плача и пытаясь вырвать кофту у матери из рук, но та пинком отшвырнула дочку и, на глазах у бабки Пелагеи, изрезала кофтенку и с хохотом выкинула клочки соседке под ноги. Уж на что бесстрашна была Пелагея Ефремовна, но сцепиться с Пандорой, вооруженной ножницами, не решилась.
Женщины с тех пор не разговаривали; Пандора, как могла, пакостила соседям, а о том, чтобы Орина могла подружиться с Галей, и речи быть не могло.
Как-то всей семьей отправились в клуб — на индийскую картину. Миля дрыхла у бабушки на руках, Крошечка изо всех сил старалась не уснуть, сидя у матери на коленях. В кино пели — конечно, не так, как тетя Люция, но тоже ничего, — и плясали, а еще у всех девушек темнели меж бровями глазастые родинки. Орина тут же замыслила и себе сделать такую же: печным угольком. А когда кино кончилось, оказалось, что все взрослые плачут навзрыд, точно дети малые, как будто — пока она сладко спала — всем тут надавали подзатыльников и как следует отшлепали.
Вышли из духоты на морозный воздух — а на воле снег выпал, да столько! Крошечка едва пробиралась в облачных сугробах, набрала полные валенки отборного снежку; Мильке-то хорошо — ехала у бабушки на закорках. Пришли домой: а ворота нарастопырку! Пелагея Ефремовна, опустив младшую внучку в снег, стремглав взбежала на крыльцо: замок на месте. Помчалась в конюшню: так и есть — дверь отворена, и овец с козой нетути! Пелагея принялась клясть Пандору — она ведь, больше некому! — выпустила скотину.
И овцы и коза Фроська скоро нашлись: укрывшись от снега на магазинном крыльце, под навесом, животные принялись издавать в снежной ночи до того страшные звуки, что собаки всего Поселка до утра не могли утихомириться. Больше уходить из дому всем скопом не решались: кто ее, эту злыдню, знает, говорила бабушка, возьмет да подпалит избу!
Задняя стена забора, — огород на горизонте тоже огорожен, — граничит с усадьбой татар Халиуллиных, там живут старшеклассницы Мазакия и Маулида; мать Орины — классная руководительница Мазакии.
Как-то Мазакия взяла Крошечку на ледянку, в которую превратили соседнюю Долгую улицу мальчишки, сверзаясь на санках: кто сидя, кто лежа на животе, под подбородком стремглав летит белая кочковатая дорога, — кто по двое, кто по одиночке; а самые отчаянные верхом на мерзлых тумбах, вырубленных из постолкинского льда и алмазно, до радужной боли в глазах, сияющих на солнце. Трасса заканчивается на льду промерзшей почти до дна Постолки, где санки, точно пластинка с бодрой песней: «Рисует узоры мороз на оконном стекле, а нашим мальчишкам сидеть не по нраву в тепле, мальчишки, мальчишки несутся по снежным гора-а-а-ам, мальчишки, мальчишки, ну как не завидовать вам!», покрутившись вокруг своей оси, останавливаются.
Однорукий дедушка Каттус, поминая шайтана и всех его прихвостней, бегом перебегает дорогу перед несущимися с гор санями и алмазными тумбами.
Мазакия — Миля зовет ее Музыкия — посадила Крошечку перед собой, веревку сунула ей в руки, и они тоже понеслись с горы, перед барьером берегового обрыва санки хорошенько тряхнуло, едва не выкинув седоков, и унесло куда-то в сторону — где сани, врезавшись передком в ствол черемухи, ухнули таки в сугроб. Изо рта Мазакии выскочило: «Блядь!» Любознательная Крошечка, выбираясь из сугроба, тотчас спросила, что это такое: «Блядь!» Мазакия прикусила вывалянную в снегу варежку и стала пророком Магометом заклинать Орину не говорить Лилии Григорьевне, что она, Халиуллина Мазакия, произнесла таковское слово. Но Крошечку просьба эта только раззадорила: она решила непременно узнать у матери значение незнакомого словца. И как только перешагнула порог дома, тотчас и брякнула: «Блядь!» А когда замершая с раскрытым ртом Лилька, отмерев, ударила ее по щеке — Крошечка, в свою очередь, потеряла дар речи: ладно бабушка Пелагея, которая частенько руки распускает, но мать, которая до сих пор ее не била… Лилька же на этом не остановилась и поставила Орину лицом в угол — который составляли печь и дощатая перегородка к ней примыкающая, — чтобы Крошечка, не взвидя мира, который остался у нее за спиной, и упершись лбом в печь, могла осмыслить, что произносить некоторые слова не рекомендуется. Изумленная Орина только орала — и ни слова: даже «блядь!» — не говорила. В конце концов ее, усыпленную печью, выпустили из угла — и наутро Крошечка обрела-таки дар речи. Так она узнала, что на свете, оказывается, бывают запретные слова, после произнесения которых наступает незамедлительное возмездие. Слово оказалось сопряжено с опасным полетом с обрыва, с замиранием сердца, с падением и предательством: пытаясь оправдаться, она указала на источник, откуда почерпнула словцо, дескать, раз сама Мазакия говорит его, почему же ей нельзя…