— Тронная речь! Тронная речь! — скандировали трибуны.
— Сейчас мы полетим к главе Сената Анатолию Пупочкину, и вы, Цимес, обнявшись с ним, произнесете свою речь! — объявил Фри Три. — Пупочкину через месяц снова баллотироваться в Сенат — ему тоже нужен пи-ар. А уж он не забудет, кому обязан. Пупочкин — влиятельный человек.
— Ладно, двигаем быстрее, — начал раздражаться Эдик. — Пупочкин, Ягодицын — мне всё равно. Лишь бы деньги за победу поскорее отдали. А можно я скажу благодарственное слово мусонам за их чудесный протез?
— А вот этого не надо, — неожиданно вмешался судья. — Вся реклама — после игр. Вам еще предстоит участие во многих шоу. Там и скажете всё, что хотели.
Эдик прислушался. Не отзовется ли в динамике шлема Кондратьев, возмущенный тем фактом, что судья против упоминания мусонов и чудесного протеза? Но доктор, как ни странно, молчал. Цитрус решил, что передатчик шлема повредился во время игры.
«Пожалуй, так даже лучше, — подумал он, — что за радость, слушать с утра до ночи наставления вредного Кондратьева? Чемпион я или не чемпион?! Могу, наконец, отдохнуть?! Да, имею полное право».
В сопровождении судьи и толпы журналистов Эдик двинулся вокруг поля к западным трибунам. Там уже приземлилась платформа главы сената. Анатолий Пупочкин стоял на возвышении в горделивой позе и ожидал победителя. Изрядно выпачканный кровью, с протезом вместо левой руки, Эдвард Цитрус вызвал у него самые противоречивые чувства. С одной стороны, главе Сената следовало пожать победителю руку, поздравить, сказать множество теплых слов, но почему-то этот невысокого роста человек с безумным взглядом и всклокоченными темными волосами вызвал у него страх. Пупочкин покашлял, стараясь ничем не выдать волнения. На него было направлено множество стереокамер, поминутно щелкали голографические фотоаппараты. Он не мог показать себя трусом перед лицом миллионов жителей цивилизованного космоса.
Волнение Анатолия Пупочкина оказалось вполне обоснованным. По мере того как Эдик приближался к сенатору, в голове у него всё больше мутилось. Лица на трибунах поплыли, смазались. Шагающий рядом журналист стал напоминать длинноногую цаплю. С заляпанного кровью газона арены на Цитруса смотрело множество немигающих глаз. Стараясь не наступить на них, он стал выбирать дорогу.
Заметив, что с победителем творится что-то не то, судья попытался поддержать его под локоть, но Эдик вырвал руку и пробормотал нечто нечленораздельное. Он и сам ощущал, что с его рассудком происходит нечто странное, стянул с головы шлем и отшвырнул в окровавленную траву. Корреспонденты центральных изданий отпрянули в стороны, опасаясь, как бы брошенный изо всех сил предмет не угодил в них.
Увидев выходку победителя, Анатолий Пупочкин весь затрепетал и всерьез начал подумывать, не пустить ли ему платформу в полет — подальше от этого однорукого. Страшным усилием воли он заставил себя оставаться на месте и даже улыбнулся, шагнув навстречу забрызганному кровью игроку, протянул ладонь для рукопожатия.
Эдик замялся на мгновение, словно размышлял, потом ухватил главу сената за запястье механической рукой и дернул. По трибунам прокатился крик, полный ужаса.
— Что… что вы… — пробормотал таргарийский журналист и упал в обморок. А Пупочкин дико завыл.
Следующим движением, выпустив оторванную кисть руки, Цитрус схватил Анатолия Пупочкина и одним движением свернул ему шею. Вой оборвался. А потом Эдик перерубил позвонки несчастного ударом встроенного в протез клинка. Словно этого было мало, Цитрус несколько раз ткнул главу сената выдвинувшимися острыми пальцами в области жизненно важных органов.
Несколько секунд, в течение которых весь стадион пребывал в глубоком шоке, хватило на то, чтобы, отшвырнув бездыханное тело, убийца метнулся прочь. Журналисты тоже кинулись врассыпную. Самые нерасторопные были атакованы Эдиком. Мощными ударами он расшвырял их по арене и помчался к воротам, ведущим к выходу со стадиона.
Охранники уже бежали между трибунами, целясь в спешащего скрыться преступника из иглометов и лучевых пистолетов. У ворот завязалась жестокая драка — болельщики избивали друг друга, чтобы не оказаться на пути взбесившегося игрока. Полицейские и бойцы межгалактического охранного управления преградили убийце дорогу.
Уклоняясь от зарядов парализаторов, Эдик, в свою очередь, бил представителей власти механическим кулаком, жалил зарядами тока. Но охранников было слишком много, чтобы ему удалось с ними справиться или хотя бы сбежать. Схватка длилась недолго — убийцу главы сената усмирили несколькими точными паралитическими ударами и потащили выгибающееся дугой тело к катерам.
Как всегда, Эдику не повезло. Один из охранников перепутал боекомплект и вместо паралитических ампул стрелял бронебойными пулями. Все три выстрела пришлись в правую ногу Цитруса, которая теперь болталась на лоскутах кожи. Но ему было уже всё равно…
У Эдварда, наконец, появилось время для размышлений. Тюремный транспортник в сопровождении усиленной команды конвоя увозил его с Глока-13. В узкой камере, где сидел Цитрус, не было ничего, кроме койки и унитаза. Знаменитого преступника кормили два раза в день, а не один, как всех остальных. Держали в одиночке. Однорукий, со стянутой жестким корсетом ногой (врачи утверждали, что спасти ногу может только чудо, и вряд ли оно произойдет), он сидел на шконке и день напролет размышлял, как мог так дешево купиться на мусонские россказни о вольготной жизни. Если подумать, его банально кинули. Сделали из него убийцу главы сената, который чем-то мешал могущественным мусонам.
На такое преступление по доброй воле пошел бы только фанатик. За убийство простого сенатора полагается пожизненное заключение в стальной клетке на глазах у тысяч посетителей какого-нибудь зверинца, которые будут рады забросить узника камнями. Что его ждет за Анатолия Пупочкина — остается только догадываться.
Эдик пошевелил культей — власти приняли решение изъять у него опасный протез, который был, к тому же, вещдоком, заменив на обыкновенный. Но замену пока не доставили, приходилось обходиться одной рукой.
Цитрус припал щекой к стене, почувствовал передающуюся пластику вибрацию двигателя. Корабль спешил туда, где над Цитрусом устроят судилище — если, конечно, он до него доживет. Вряд ли мусоны оставят в живых такого опасного свидетеля.
Жить ему осталось от силы несколько месяцев, а скорее всего — несколько дней. Только сейчас Эдик понял, что сыворотка агрессии, которой его опрыскал Кондратьев, на деле оказалась системой электронных нанодатчиков, проникающих через кожу в нервные ткани и прямиком в мозг. Такая технология была давно разработана российскими учеными и применялась в военной отрасли. Посылая с помощью специального устройства электронные импульсы, можно было заставлять человека делать всё, что угодно.
«В первый день турнира они испытывали работу датчиков, — понял Эдик, — а потом задействовали меня, как обыкновенного робота. Я просто ничего не мог с собой поделать. Сейчас они по-прежнему в моем организме… Я выполнил свое предназначение, и больше мусонам не нужен. С помощью этих датчиков они могут заставить меня задушить самого себя или броситься на господина судью, чтобы меня пристрелили, как бешеную собаку… Прав был Мучо Чавос. Надо было мне его послушаться. Никогда не доверяй мусонам. Они пустили всех в расход, а меня подставили. Как бы я хотел вернуться на астероиды! Устроить там лотерею. Зажил бы спокойно. Купил бы себе резиновую женщину… Любил бы ее по ночам. И зачем я только сбежал оттуда?! Проклятые мусоны!»