Раздался телефонный звонок.
– Это Мод, подруга Гаспара, помните?
Как не помнить даму, которая дышит вам в лицо перегаром и хватается за ваши яички, разглагольствуя при этом о великом будущем освободителя?
– Диктую адрес, как договаривались. У вас есть на чем записать?
Она все же могла бы подождать, пока он нацарапает несколько слов на клочке бумаги.
– Будьте сегодня вечером у входа ровно в 11 часов. Не раньше и не позже. У вас спросят пароль. Запоминайте, пожалуйста, с первого раза, я не буду повторять: Заратустра. До скорой встречи.
Она повесила трубку, не дав ему ни задать хоть малейший вопрос, ни попрощаться. Пароль? Ей-богу, Мод и ее приятели впадали в маразм. Подручные архангела Михаила знали, что самые блистательные умы западной Европы собираются, чтобы проводить опыты, которые, впрочем, в просторечии назывались групповым сексом. Власти закрывали на них глаза, потому что высшие чины легиона принимали в них участие и потому что эта «деятельность», хотя и была запрещена двумя П – Правом и Пикой, – все же не представляла собой опасности номер один. Потом, когда орды исламистов будут окончательно изгнаны в свои адские пустыни, легионеры со спокойной душой будут истреблять сорную траву из сада архангела Михаила. Этот пароль, стало быть, очередное кокетство стареющей женщины, ложка страха в огромной бочке безделья и скуки.
Раздраженный, он поначалу решил никуда не ходить – какой интерес снова кружиться в вихре незнакомых тел. Но через несколько часов его стало одолевать любопытство: Мод говорила о том, что они спустятся еще на одну ступень разврата, а он-то думал, что уже добрался до самого дна… Они балдели от пузырьков шампанского, от разноцветных таблеток, от светских интриг и от мелких предательств в то время, как целые семьи оказывались без крова после очередной бомбежки, как миллионы молодых людей умирали на Восточном фронте, а легион преследовал и истреблял толпы сирот, о которых никто не заботился. Они болтали, хохотали, танцевали, жадно цепляясь за бокалы с шампанским и за свои эмоции, навязчивые идеи, в то время как великая Европа, словно огромный теплоход, зажатый льдинами, трещала по швам и шла ко дну в мрачных ледяных водах. Никто не осмеливался говорить о поражении – редкие Кассандры, пытавшиеся было изрекать пророчества, быстро исчезали со сцены. Но что будет, если исламским войскам, скопившимся между Черным и Балтийским морями, удастся прорвать оборону легионов архангела Михаила и дойти до берегов Атлантики? Что станет с этими сверкающими всеми цветами радуги, щебечущими в золотых клетках пташками, с этими никчемными, насмешливыми певуньями? Ходили слухи, что исламские фанатики до смерти закидывали камнями неверных жен, оскопляли их любовников, выкалывали глаза безбожникам, отрезали язык обманщикам и руку ворам. Неужели центр Парижа заполонят кастраты, кривые, немые, безрукие и женщины, обреченные на вечное хранение тайны и добродетели под покровом паранджи?
Съев легкий холодный ужин, он вышел из дома, решив, что ему хватит часа, чтобы дойти пешком до места, указанного Мод. Он надеялся, что прогулка поможет ему отделаться от дурного предчувствия, охватившего его после звонка подруги Гаспара. Ночь еще не опустилась на Париж, хотя уже с десяток лет назад перестали переводить время, сочтя, что все это бесовские происки. Капли дождя морщили поверхность Сены. Уровень воды в реке еще не достиг максимальной отметки, заметно поднявшейся в прошлом году, но баржи уже не могли проплыть под мостами и пешеходными мостиками. Вихрем проносились такси с зажженными фарами, яростно освещая неровные мостовые.
Его старый зонтик почти не защищал его от света. Какая разница? Вода уже заливала палубу старого теплохода-Европы.
Облаченный в черный китель, похожий на мундир легионеров, контролер с трудом пробирался по проходу купе, набитого пассажирами. Поезд много раз останавливался на путях, а теперь, после нескольких часов томительного ожидания, наконец тронулся. Пассажиры, которым ничего не сообщали о том, по какой причине и как долго поезд будет стоять, терялись в догадках, некоторые предполагали, что дело в бомбежке или в ремонте дороги, другие – что в наводнении, третьи – что в поломке локомотива или неполадках на линии электропередач.
Глаза Стеф были устремлены за окно, на затопленную землю, на огромные неподвижные серые пятна воды, в которых отражались тощие деревья и кусты. С тех пор, как они с Пибом сели в поезд, она не проронила ни слова. Она не рассказала Пибу, каким образом раздобыла билеты, которых обычно нужно было дожидаться три или четыре месяца. Ни каким образом она за них заплатила. Ни почему решила отправиться на восток, в Румынию архангела Михаила, к самым дальним и рискованным границам западной Европы.
Пиб никак не мог понять, почему, несмотря на страх, он все же поехал вместе со Стеф. Чтобы дышать с ней одним воздухом? Потому что она была его ангелом-хранителем, единственным членом его семьи, как она сама говорила? Потому что он втайне надеялся, что она поможет ему стать взрослым, стать мужчиной?
Ехать на восток означало броситься прямо в пасть исламского льва или, по меньшей мере, почувствовать на себе его обжигающее дыхание. Множество жителей Польши, Словакии, Венгрии, Румынии, Болгарии, Югославии хлынули в самом начале войны в наиболее гостеприимные страны – Германию, Австрию, Италию, Швейцарию, Францию, – но затем не принятых местным населением беженцев загнали в лагеря, охраняемые солдатами и быстро превратившиеся в лагеря смертников.
Стеф и Пибу удалось устроиться у окна. Они ни разу не вставали со своих мест, даже в туалет, понимая, что стоит им выйти в коридор, как кресла будут заняты. Они и так уже с трудом удерживали за собой минимальное жизненное пространство. Пиб изо всех сил упирался в пол ногами, чтобы необъятные телеса его соседки не вдавили его окончательно в стенку купе. Эта правившая семейством из пяти человек стриженая матрона с короткими руками, с головой, воткнутой прямо в туловище, все время что-то жевала, глотала, суетилась. Похотливый взгляд отца семейства, несколько меньших размеров, чем его жена, без конца останавливался на груди и ногах Стеф. Их дети, страдающие ожирением мальчишка и девчонка лет десяти, ссорились по любому пустяку, обзывались, ревели и жаловались друг на друга. Тетка, сестра матроны, худая, как жердь, и хмурая, словно побитая и голодная собака, с жадностью набрасывалась на все, что хотя бы отдаленно имело съедобный вид. Вся эта милая компания источала не поддающиеся описанию запахи.
Отец семейства попытался завести со Стеф и Пибом разговор: они вот едут на несколько недель в отпуск в Италию, там хоть можно погреться на солнышке, которое так нечасто на западе Франции. Матрона его перебила, заметив, что их личная жизнь никому не интересна, и отвесив пару оплеух мальчишке, вцепившемуся в волосы сестры. Она скорее предпочла бы выкинуть на помойку бутерброды, от которых отказались ее чада, нежели угостить ими попутчиков – даже ее оголодавшая сестра не осмелилась их съесть, когда матрона вышла из купе. От ароматов сыра, крутых яиц и колбасы у Пиба засосало под ложечкой, однако из-за многочисленных остановок перспектива насытить требовательную утробу постоянно отдалялась. Все это время Пиб, злясь все больше и больше, пытался заглушить чувство голода, тогда как Стеф, непостижимая, никак не реагирующая на старания отца семейства как-нибудь прижаться к ней, казалось, пребывала в каком-то другом мире.