— Все девушки, даже тутталки, мечтают о сказочном принце. Эта константа женской натуры оправдывает Церковь в том, что она держит женщин вне религиозных дел.
— Вы правы, ваше преосвященство, но с этой девушкой случай совершенно иной. Она подобрала и укрыла этого мужчину в келье монастыря. Она была уверена, что матрионы выведали ее тайну, и готовилась принять наказание за нарушение обета целомудрия: публичное осуждение и вечная ссылка на остров Пзалион.
Кардинал остановился и уставился на скаита, чьи искаженные черты лица и выпученные глаза едва различались в тени глубокого капюшона.
— Дьявол, где она нашла этого мужчину? Здание Тутта настолько хорошо защищено, что к нему нельзя приблизиться, не вызвав тревогу... Если только он не путешествовал по деремату и не материализовался внутри монастыря... Но и тогда система клеточной идентификации немедленно определила бы присутствие чужака. Вы не жертва телепатической иллюзии, господин инквизитор?
— Не думаю, ваше преосвященство. — Скаит протянул руку и показал на соседнее здание. — Память этой девушки была столь же ощутима и осязаема, как эти стены. И она задавала себе тот же вопрос: как этот мужчина смог преодолеть магнитный забор и избежать клеточной идентификации?
— А у вас есть элементы ответа?
Ксафокс немного помолчал. Свита почтительно застыла на некотором отдалении. Редкие прохожие жались к стенам и спешили исчезнуть. Огненные кресты, стоящие на тротуарах главной улицы Коралиона, были достаточно убедительными, чтобы не стоять на месте без веских оснований.
— Я безуспешно рассмотрел все вероятности, ваше преосвященство, и возвращаюсь к одной и той же гипотезе, — вновь заговорил скаит. — И эта гипотеза сводится к двум словам: воитель безмолвия...
— Ну, нет! Нет, только не вы, господин инквизитор! — воскликнул кардинал, забыв о контроле эмоций. — Не говорите, что вы верите в эти бессмысленные сказки!
Миссионеры и викарий, удивленные внезапным повышением голоса, повернулись в сторону прелата.
— О чем говорят ваши легенды, ваше преосвященство? — спокойно возразил Ксафокс. — Воители безмолвия путешествуют с помощью мысли и уходят от любой формы обследования, как ментальной, так и клеточной...
— Путешествие с помощью мысли! — фыркнул кардинал. — Дурацкая гипотеза, полную абсурдность которой подтвердила двенадцать лет назад Имперская академия науки и техники. Искаженная ментальность этой девушки ввела вас в заблуждение, господин инквизитор. Монахини славятся особенностью иметь живое воображение, создавать иллюзорные миры, столь же реальные, как и эти стены! Я считал вас более проницательным...
— Быть может, вы и правы, ваше преосвященство...
Ксафокс понял, что настаивать бессмысленно. Поведение прелата было логическим следствием политики сенешаля Гаркота. Он вступил в ментальный контакт со скаитом, стоявшим на наблюдательной вышке — в Коралионе, мирной столице незначительной планеты было решено преобразовать самую высокую башню крейцианского храма в наблюдательную вышку, — и приказал ему сосредоточить все внимание на молодой тутталке по имени Оники Кай. Скаит-наблюдатель, спора низшего эшелона, тут же исполнил волю начальства. Ксафоксу оставалось только приказать нескольким наемникам-притивам занять скрытную позицию вблизи монастыря.
По телу Оники стекала теплая вода. Ей часто приходилось оставаться под душем более четверти часа, чтобы мышцы, затвердевшие от долгого лазанья в трубах, оценили нежную ласку воды. И она отдавалась ей со сладострастием, поскольку считала, что навсегда лишена истинных мгновений удовольствия. Как все, кто ощутил дыхание смерти, она ценила каждую секунду вновь обретенного счастья. Только воспоминание о прекрасном незнакомце вызывало приливы печали, которые уходили из ее мыслей, оставляя пустые сожаления. Он ушел из ее жизни столь же таинственно, как и вошел, словно сказочный вор, проникший с единственной целью — украсть у нее несколько мгновений близости, несколько часов сна.
Она вдруг ощутила присутствие по ту сторону непрозрачного занавеса. И ощутила тот же страх, как и в мгновение, когда под ней появилась коралловая змея. Она обеспокоенно замерла. Вода падала ей на голову, скатывалась по плечам и груди. Но любопытство возобладало над страхом. Она закрыла кран, завернулась в махровую простыню и отодвинула занавес.
Удивление приковало ее к месту.
Он вернулся. И стоял в проеме двери душевой. Одетый в тунику с разрезами по бокам, в шаровары и сандалии. Щеки его покрывала многодневная щетина. Черные глаза сверкали яростным огнем.
— Здравствуй...
Он впервые обратился к ней. У него был низкий, пленительный голос. С мокрой головы Оники падали капли воды и ударялись о ее плечи.
— Вы многим рисковали, придя мне на помощь, — продолжил он с улыбкой. — Без вас меня, наверное, уже не было бы в живых. Я хочу вас поблагодарить...
— Как вы вышли? Как вошли? — пробормотала Оники.
Ей было трудно собрать воедино свои мысли. Он тихо засмеялся, и этот смех вызвал дрожь во всем ее теле.
— Могу поделиться этим маленьким секретом... Если желаете.
Она переступила через борт поддона, прошла сквозь облако пара и с бьющимся сердцем приблизилась к нему. Она уже знала, что отдастся этому неуловимому сеньору, мужчине, чьего имени даже не знала. Она понимала, что ждала этого мгновения всю свою жизнь. Слова были пустыми и ненужными. Она развязала края простыни, которая скользнула по бедрам и ногам на пол. Потом зажмурилась, запрокинула голову и ощутила великую радость от того, что предлагала свое тело горящему взгляду принца из ее бессонных ночей.
Он подошел к ней, обнял за плечи, просунул руку под колени, поднял и уложил на узкую железную кровать. Улегся рядом, приподнялся на локте и склонился над ней.
— Я твой первый мужчина?
Она кивнула.
— Мы квиты, ты моя первая женщина... Как тебя зовут?
— Оники...
Голос девушки был похож на выдох, пугливый и жгучий одновременно.
— Я не могу назвать тебе своего имени, прекрасная Оники. Не из неуважения к тебе, а потому, что это может навлечь на тебя...
Губы Оники рванулись к губам ее принца и закрыли ему рот раньше, чем он успел закончить фразу. Они соединились в поцелуе, который вызвал у нее головокружение, сравнимое с лаской света и ветра. Ее нетерпеливые ногти вцепились в шелковую тунику, сдернув с плеч и груди партнера. Их тела прижались друг к другу. Она, как цветок, раскрылась под сладкой лаской рук и губ принца. Она царапала, кусала его, и сладковатый вкус его крови ожег ее горло. Она перестала быть Оники-тутталкой, монахиней, а превратилась в женщину, открывшуюся навстречу наслаждению, которая подставляла тело, чтобы принять незнакомца, таинственного любовника ее неизбывных желаний. Он осторожно проник в нее, словно опасался смять лепестки ее женственности. Меч плоти, пронзившей ее, был тверже камня, нежнее шелка и хрупкий, как кристалл. Она ощутила дрожь разрывающейся плевы, последнего лоскутка уходящего детства. Он всем весом налег на нее. Придавленная его телом, чуть не задыхаясь, Оники решила, что ее тело разрывается надвое под неотвратимым ударом меча, но еще никогда рана не казалась ей столь сладкой. Она обняла ногами своего господина, охватила руками за шею, приглашая погрузиться в нее, как можно глубже. Ее гибкое тело прогибалось, как небесный лишайник, извивалось, как коралловая змея, вибрировало, как труба органа под ветром. Невероятный спазм наслаждения, исторгнутый из глубины ее естества, взметнулся волной бурного прилива. Она мотала головой из стороны в сторону, ее дыхание разрывали продолжительные стоны. Их вдруг подхватил вихрь невиданной мощи. Меч ее принца напрягся, вошел в нее и сломался в ней. Она ощутила хлынувшее семя, потеряла контроль над собой и провалилась в бездну, где ощущалось только исходное биение жизни. Когда она пришла в себя, то увидела внимательные глаза и нежную улыбку того, кто превратил ее в женщину. Она улыбнулась и приподнялась, чтобы поцеловать. Но ей не удалось дотянуться до его губ.