Сопя, он выбрался из утробы полуразрушенного подвала, выпрямился, судорожно кашляя, а затем, сцепив руки в замок, что было сил врезал «вождю» по морде.
Лицо Хистера смялось от удара, в наступившей над руинами города тишине был отчетливо слышен хлюпающий звук, и он, сдавленно охнув, вдруг мешковато осел на груду обломков.
— Вот так-то лучше… — Савва сплюнул на землю, выломал из ослабевших пальцев Хистера пистолет, убедился, что тот заряжен, и, от греха подальше поставив оружие на предохранитель, сунул его в карман порванной куртки.
Пламя пожаров тянулось к небесам, набирало силу. Багровые сумерки окончательно окутали город.
Что же произошло?
Савва, не в силах ответить на мысленно заданный вопрос, сел на обломок, тупо глядя перед собой.
Что делать? Инстинкт самосохранения молчал. Бежать некуда. Вокруг руины. Единственная мысль, хоть как-то объясняющая случившееся — землетрясение, — поначалу показалась ему правдоподобной.
Он невольно поднял взгляд к багрово-фиолетовым небесам, надеясь услышать стрекот, увидеть там навигационные огни вертолетов, потом подумал, что после удара прошло еще очень мало времени и вряд ли спасатели прибудут так быстро.
Надо идти, что-то делать. Нельзя сидеть, глотая пыль.
Как-то сразу нахлынули воспоминания — сотни раз он видел репортажи из различных районов катастроф, где люди разбирали завалы, боролись с огнем, но все это казалось далеким, не реальным, не вызывающим сочувствия, — каждый день на Земле происходило что-то катастрофическое, но обязательно — где-то далеко. Информация о бедствиях, поданная концентрированно и красочно, текла мимо рассудка, не цепляя его.
Потом разум обожгло запоздалой мыслью: жена и дочь!
Он забыл о них. Старался не вспоминать. Разошлись и разошлись. Ну, не сложилось, кто же тут виноват?
Тихо заскулил, приходя в сознание, Хистер.
Савва обернулся на звук. Тот сидел, держась руками за скулу, гладил себя, пытаясь унять боль.
Встав, он подошел к нему.
— Ты здесь посиди, — зачем-то сказал он Хистеру. — Спасатели тебя подберут. А мне идти надо.
— Пистолет! Пистолет отдай! — злобно просипел тот.
— Не игрушка! — резко ответил Савва. — Еще застрелишь кого, по дури. У меня останется.
Наверное, есть предел ужаса, который способна впитать человеческая психика. Для каждого он разный, как и последствия, наступающие при внезапном, недвусмысленном осознании необратимости произошедших событий.
Оно приходит, как еще один, неожиданный, ошеломляющий удар. Всякая надежда проснуться обращается в прах, кровавый плевок, свернувшийся в пыли.
Взгляд Саввы тонул в панораме окружающих руин. Он внезапно понял: ни один подвал, ни одна бетонная щель не даст укрытия, не позволит отгородиться от данности. Горячий ветер, налетающий порывами, сжигал остатки спасительных иллюзий, еще дрожали руки, в ногах ощущалась ватная слабость, но некий внутренний стержень, основа души и сознания, выдержал удары. Сгорело все напускное, вышло с ледяным потом, и сейчас он вдруг оскалился, не видя себя со стороны, не понимая наступающих перемен, своего инстинктивного, фактически звериного желания сопротивляться, быть самим собой хотя бы в эти последние минуты…
Не в силах обуздать раздирающие изнутри чувства, ощущая лишь неодолимую потребность двигаться, защищаться, действовать, он развернулся и, ускоряя шаг, вошел в страшный, изуродованный разлом улицы. Голова отчаянно кружилась, калейдоскоп мыслей складывал полузабытые образы, трудно было поверить, что сутки назад этот человек, все еще сгорбленный, бледный, с воспаленными, запавшими, слезящимися глазами, не жил, а существовал.
Что-то очнулось внутри под адским прессингом морально-информационного удара.
Савва уже не пытался отмахнуться от окружающего, не пытался его постичь, он с удивлением и некоторой опаской воспринимал идущий изнутри порыв, не понимая, что делает шаг навстречу опасности, тысячекратно превосходящей все мыслимые страхи…
…Он не оглядывался, уже позабыв о Хистере, но тот лишь секунд двадцать картинно сидел, изображая оскорбленную добродетель, а затем вдруг засуетился, уже не хватаясь за разбитую скулу, понял, что Савва уходит, оставляя его один на один с необъяснимым несчастьем, обрушившимся на город, вмиг сровнявшим мегаполис с землей.
— Эй! Хантер! Подожди! Я с тобой!
Савва остановился.
— На кой ты мне сдался?!
— Я с тобой!
— Зачем?!
— Не бросай! Хантер, не бросай меня!
— Ну, хорошо. — Савва внезапно смягчился. — Только не ной. И запомни, никакой я не Хантер! Савва меня зовут!
Хистер присмирел, обломался, но в затравленном взгляде подернутых поволокой глаз таился все тот же лихорадочный, истеричный огонек.
— Пошли, — буркнул Савва. — Не отставай.
— А куда мы?
— Тут недалеко. Шевели ногами!
— А спасатели?
— Там спасателей подождем, — неопределенно буркнул Савва, углубляясь в страшное изломанное ущелье улицы.
У Хистера не осталось выбора. Он жутко боялся остаться один и потому поплелся следом, сверля спину Хантера недобрым взглядом.
* * *
Два часа они, выбиваясь из сил, пробирались через руины.
Если Савва и представлял себе ад, то по всем признакам тот выглядел именно так. Огрызки зданий, образующие стены рукотворного ущелья, источали дым. Улицу пересекали застывшие волны вздыбившегося асфальта, из-под земли сочилось красноватое сияние, кое-где били искры от оборванных проводов, смывая бетонную пыль, бежали ручьи, вытекая из трещин, где таились разорванные городские коммуникации.
Самым страшным, конечно, были не руины.
Десятки сгоревших машин, в кабинах которых истекали зловонным дымом обуглившиеся человеческие тела, встречались почти на каждом шагу.
Савва закрывал лицо оторванным от рубашки, смоченным в воде куском ткани. Желудок давно опустел, его содержимое осталось еще в самом начале улицы. Взгляд постепенно холодел, впитывая тысячи фрагментарных подробностей произошедшей катастрофы, наступали моменты, когда хотелось лечь и не двигаться, выть, царапая изуродованную землю, выть от бессилия, от невозможности что-то изменить, ведь время не отмотаешь назад…
В очертаниях руин с трудом угадывалась знакомая с детства планировка кварталов и улиц.
Он шел, больше полагаясь на наитие, уже потеряв надежду, но движимый губительным стремлением убедиться, что два человека — жена и дочь, которых он выбросил из своей жизни, как выбрасывают старую одежду, уже не нуждаются в помощи.
Сознание сконцентрировалось на их образах.
Сейчас не вспоминались отвратительные, бессмысленные скандалы и склоки. Возможно, его рассудку просто было не на что опереться в рухнувшем мире?