Фергюс подумал, что пора вмешаться.
— Мне известны некоторые обстоятельства, приведшие к знакомству мисс Гэлбрайт и сэра Гилберта, — пояснил он, — и я уверен, что мистер Гэлбрайт будет недоволен, если ему об этих обстоятельствах напомнит человек — простите меня, дорогая мисс Кимбл! — сравнительно мало связанный с его семьёй. Поэтому я убедительно прошу Вас предоставить это дело мне.
Фергюс считал Гибби полоумным и не боялся его. Он ничего не знал о том, как именно Гибби познакомился с Джиневрой, но полагал, что в этом им помог Донал. Хотя мистер Гэлбрайт старательно избегал всякого упоминания о его ссоре с Джиневрой из–за её деревенских друзей, кое–какие слухи об этом всё равно разошлись по округе и добрались до фермы Джона Даффа. И теперь, осмеливаясь упомянуть об этой старой истории, Фергюс пытался нащупать больное место, которое, как он надеялся, позволит ему оказывать на Джиневру хоть какое–то влияние.
Он говорил с властной уверенностью, и хотя мисс Кимбл всё равно была убеждена, что её неблагодарная ученица всего лишь притворяется, говоря, что её отец не может выйти к гостье, она вынуждена была подняться и откланяться. Мистер Дафф тоже поднялся и сказал, что проводит мисс Кимбл до пансиона. После этого он вернулся к Гэлбрайтам, поужинал с ними и ушёл только около восьми часов.
Он был уже достаточно знаком с городом и без особого труда узнал, где проживает миссис Кроул. Делать ему было нечего, и он неспешным шагом направился по направлению к её жилищу. Он видел, как Гибби вошёл в дом, и внезапно его охватило жгучее желание проследить, когда он оттуда выйдет.
Когда–то он выслеживал Гибби, принимая его за услужливого домового; теперь ему выпало следить за ним как за распутным баронетом! Стоять на нищей улочке и ждать появления Гибби представлялось ему делом довольно безрадостным, особенно потому, что в тот мартовский вечер дул пронизывающий восточный ветер с дождём, как будто захожий великан разбрасывал над городом полные горсти дождевых семян. Но Фергюс твёрдо решил дождаться и не сходил с места. Целых два часа он ходил под окнами, и его согревала лишь смутная мысль о том, что он исполняет долг своего призвания: следить за нравами своих прихожан.
Наконец Гибби вышел из дома, но теперь Фергюс с трудом поспевал за ним, чтобы не потерять его из виду, потому что небо было тёмное, луна ещё не взошла, а Гибби быстрой тенью шагал впереди него. Вдруг, как будто какое–то воспоминание пробудило в нём старую привычку, он вприпрыжку побежал вдоль по улице. Фергюс изо всех сил бежал за ним. Внезапно на бегу Гибби заметил женщину, сидящую на пороге одного из домов, стоявшего в узком проулочке почти возле самого фонаря. Он остановился, шагнул в проулок и встал в тени, наблюдая за ней. Она вывернула наизнанку свой карман, не желая верить, что в нём нет ничего, кроме большой дыры. Она снова и снова принималась разглядывать его, как будто пытаясь понять, куда подевалась её последняя монета. Наконец она полностью удостоверилась в том, что карман пуст, затолкала его обратно, и бессильно опустила голову на руки. У Гибби не было с собой ни фартинга. Вокруг безжалостно свистал холодный ветер, а тут на пороге дрожа сидела его собственная плоть и кровь.
Гибби подошёл к женщине в тот самый момент, когда на другом конце улицы показался Фергюс, и взял её за руку. Она в ужасе отпрянула, но его улыбка успокоила её. Он потянул её, и она встала. Он взял её под локоть, и она послушно пошла за ним. Гибби ещё не научился думать о благоразумии. Но если бы некоторые из нас побольше размышляли о том, чтобы поступать по истине, нам, наверное, не нужно было бы уделять столько внимания этой второстепенной добродетели. Может быть, тогда мы больше верили бы, что есть Тот, Кто непременно позаботится, чтобы всё шло так, как нужно.
Фергюс уже бросил было свою погоню и, встретив полицейского, остановился, чтобы с ним поговорить. Но тут на улицу вывернул Гибби, ведущий за собой женщину, и прошёл мимо них. Фергюс поспешно откланялся и снова побежал за ним вслед, теперь уже твёрдо уверенный в его дурных наклонностях. Только страх, что его узнают, помешал ему забежать вперёд и посмотреть, кого ведёт за собой Гибби. Но если бы он посмотрел, то увидел бы перед собой шестидесятилетнюю старуху–нищенку — хотя, конечно, будь бедняжка молода и красива, как утренняя заря, Гибби всё равно взял бы её с собой. Это был тот же самый Гибби, что когда–то провожал домой бесчувственных пьяниц. Он не изменился. Такие натуры не меняются, они просто растут и вырастают.
Пройдя вслед за странной парочкой несколько кварталов, Фергюс увидел, что Гибби остановился перед какой–то дверью и открыл её — как предположил наш сыщик, ключом, который дала ему сама женщина. Они вошли и захлопнули дверь почти перед самым носом у Фергюса, который уже совсем решился подойти и заговорить с ними. Гибби провёл несчастную дрожащую женщину вверх по лестнице, затем по проходу среди беспорядочно расставленной мебели и наконец открыл перед ней дверь своей комнаты, находившейся в другом углу, напротив комнаты Донала. К его радости, в камине всё ещё горел огонь. Он усадил свою гостью в самое мягкое кресло, подвесил над огнём чайник, раздул огонь, сварил кофе, нарезал хлеба, вынул масло, вытащил банку джема, и они вместе стали пить и есть. Она была в совершенном замешательстве, долго не знала, как себя вести, а когда, в конце концов, поняла, что её хозяин не умеет говорить, то, по всей видимости, как и многие другие, приняла его за блаженного дурачка. От неё шёл запах виски, но она была трезвая и довольно голодная. Когда она наелась до отвала, Гибби подошёл к кровати и откинул одеяло, знаками показывая ей, что спать она будет здесь. Затем он вытащил ключ из внешнего замка, вставил его в замок изнутри, кивнул, желая своей гостье спокойной ночи, и вышел, тихонько прикрыв за собой дверь. Он услышал, как женщина заперлась на ключ, отправился в комнату к Доналу и вскоре заснул.
Утром он постучал к ней, и, не получив ответа, толкнул дверь. Женщины не было. Поведав миссис Меркисон о том, что произошло, он был несказанно изумлён, когда его рассказ мгновенно вызвал самое яростное возмущение в этой обыкновенно доброй и приветливой старухе. Как! Её почтенный дом превратили в защиту от ветра и покров от непогоды? Какой ужас! Не мешкая ни минуты, она тут же принялась усиленно мести, скрести и вычищать комнату так, как будто в ней ночевали все бесы преисподней. Только тут Гибби впервые подумал, что все те годы, когда он оборванцем бегал по улицам, никто и никогда не пытался привести его к себе домой — за исключением одного раза, когда он оказался под посохом и жезлом строгой пожилой дамы. Если бы и Джанет повела себя так же, он, наверное, умер бы на Глашгаре или до сих пор бродил бы по деревням, кое–как перебиваясь и, если повезёт, помогая крестьянам за полупенсовую монетку. Значит, сам он не должен поступать, как поступают все остальные люди! Он не станет, не сможет, не смеет быть таким, как они! Его школой были ночные улицы, тёмные места распутства и преступления — и добрый дом, где царил только свет!
Когда миссис Меркисон заявила, что если он снова осмелится привести в её дом всякую шваль, она немедленно выставит его прочь, Гибби только молча посмотрел ей в глаза. Она осеклась, посмотрела ему в лицо, а потом крепко обняла его и поцеловала.