Ключ к двери, выходящей на луг, был прямо тут, в амбаре, и Фергюс незамедлительно кинулся в погоню, но стога стояли так близко к двери амбара, что он заметил улепётывающего Гибби только тогда, когда тот с развевающимися по ветру лохмотьями, нёсся по клеверному лугу, мелькая на солнце белой кожей, проглядывающей сквозь дыры.
Когда Фергюс перемахнул через ограду, Гибби уже успел намного его опередить и изо всех сил бежал к ручью. Для своего роста он бегал лучше, чем Фергюс, и был гораздо привычнее к бегу, но ноги у Фергюса были в два раза длиннее. Малыш первым добежал до ручья, с разбегу кинулся в воду, выбрался на другой берег и понёсся дальше, смутно предполагая бежать к Глашруаху. Фергюс разъярился ещё больше. Дистанция между ними сокращалась, но он уже чувствовал, что запыхался и выбился из сил. Наконец, возле моста, ведущего к железным воротам, он настиг беглеца и, крепко ухватив его за руку, изнеможённо повалился на парапет. Гибби слишком запыхался, чтобы рассмеяться, но повернулся к победителю, признавая себя побеждённым такой счастливой и ясной улыбкой, которая растопила бы и более жестокое сердце, чем у Фергюса. Однако тот уже окончательно вышел из себя, потому что всё время боялся упустить сорванца и разом потерять всё, ради чего так старался, а потому в ответ на улыбку изо всей силы съездил Гибби по уху, немало его озадачив. Всё ещё улыбаясь, Гибби сочувственно взглянул в лицо незнакомцу, но в ответ получил лишь ещё один удар теперь уже по другому уху, который ничуть не уравновесил и не смягчил первой оплеухи, и в его глазах начали собираться слёзы. Выместив на нём свою злобу и немного отдышавшись, Фергюс почувствовал себя лучше и начал буравить малыша вопросами. Поскольку ответов не последовало, в нём снова закипело негодование и он опять наградил Гибби двумя крепкими затрещинами, но так ничего и не добился.
Теперь, когда страшный домовой попался ему в руки, надо было решить, что с ним делать. Фергюсу было стыдно бахвалиться тем, что он поймал такого щуплого заморыша, но противный мальчишка заслуживал примерного наказания, да и лэрд потребует, чтобы ему предъявили виновника недавних беспорядков.
Фергюс повернулся к мальчишке и обозвал его наглым мошенником. Гибби уже успел немного оправиться и потому снова улыбнулся. Фергюс сказал, что Гибби виновен в том, что ночью взломал дверь чужого дома и пробрался внутрь. Гибби продолжал улыбаться. За это его могут посадить в тюрьму.
Гибби опять улыбнулся, но на этот раз серьёзно и печально. Фергюс взял малыша за шиворот, ухватив при этом чуть ли не треть всей его куртки, и потряс его так, что чуть не оторвал воротник. Затем он открыл ворота, ухватил Гибби за шею и повёл его по дорожке, время от времени встряхивая его так, что тот даже прикусил себе язык.
Так, проходя мимо рябин, сосенок, берёзок и лиственниц, ступая по старым влажным камням, поросшим мохом и зеленью и слишком холодным для того, чтобы ходить по ним босиком, сэр Гилберт Гэлбрайт впервые приближался к дому своих предков. Его вели туда как пойманного злодея, и выглядел он совершеннейшим бродягой. Сам по себе маленький сэр Гибби не имел ничего общего с блудным сыном — да он и не мог им быть. И всё же он подходил сейчас к поместью как сын своего блудного рода. Перед ним был тот самый дом, который его предки утратили из–за собственных пороков и слабостей, и в лице маленького Гибби всё его семейство начало пожинать наказание за свои грехи. Сам Гибби ничего не знал ни о своих предках, ни об этом доме, ни о фамильных пороках, ни о потерянном имуществе. История его рода глядела сейчас на него и жила в нём самом, а он и не подозревал этого. Но даже знай он обо всём, это бы мало что изменило, и Гибби с не меньшей готовностью принял бы свою судьбу как новую главу большого жизненного повествования, героем которого он почему–то оказался.
Дом, к которому он приближался, немного смахивал на тюрьму. В стенах самой старой постройки окна были совсем крохотными, а на каждом углу возвышалась башня, увенчанная конической железной крышей. Старая часть дома была отделана грубой штукатуркой и поэтому выглядела серой, как древние замки. Более современные пристройки были сложены из твёрдого камня самых разных пород. Это были грубо обтёсанные глыбы, выбитые прямо из горы или вытащенные из ущелья. В стенах беспорядочно проглядывали красный и серый гранит, тёмно–синий базальт, жёлто–бурый железняк. Строителям было важно лишь то, чтобы камни подходили друг к другу по размеру и форме, но общая картина получилась довольно приятной, и Гибби смотрел на неё с восхищением. Он не чувствовал ни малейшего страха или опасности, хотя Фергюс довольно убедительно доказал ему, что здесь его считают чуть ли не преступником. Наивысшим известным ему воплощением закона были полицейские, а от них он ни разу не слышал недоброго слова. Совесть его была по прежнему чиста, и посему закон, несмотря на угрозы Фергюса, нимало не страшил его.
Лэрд всегда вставал рано и уже саму эту привычку считал бесспорной добродетелью вне зависимости от того, как именно он проводил эти несколько лишних часов, которые другие люди просто «упускали», лёжа в постели. В то утро несколько лишних часов сна, пожалуй, принесли бы и ему, и всем остальным гораздо больше пользы. Он как раз стоял возле каретной и разговаривал с хмурым, густобровым егерем, когда из–за угла появился Фергюс, таща за собой худенького домового за огромный воротник его драной курточки. Ни одному суровому судье наверняка не приходилось видеть перед собой злодея с таким ясным и невинным лицом. Но Гибби был одет в рваные лохмотья, а в мире, к сожалению, по одёжке судят не только собаки, но и некоторые люди. Мистер Гэлбрайт был как раз из таких. Он зловеще и уродливо улыбнулся.
— Так вот он каков, ваш хвалёный домовой, мистер Дафф! — произнёс он, оглядывая Гибби так, как будто в его лице хотел умертвить все суеверия на свете огненными стрелами своего презрительного остроумия.
— Больше никакого домового не было, — ответил Фергюс. — Застал на месте преступления.
— Ну что ж, мальчик, — сказал лэрд, от негодования сильнее чем обычно выкатывая глаза и устремляя их в сторону Гибби, — что ты сам на это скажешь?
Гибби не мог ему ответить — а если бы и мог, то разве лэрд понял бы его, разве поверил бы ему? Скажи он всю правду, сей премудрый судия счёл бы его лгуном и лицемером. Потому малыш улыбнулся, бесстрашно глядя в лицо вопрошающему господину, который самому себе казался весьма устрашающей и внушительной фигурой.
— Как тебя зовут? — спросил лэрд ещё более строгим голосом.
Гибби продолжал улыбаться и молчать, не сводя глаз с его лица. Он нисколько не сомневался, что ничего плохого ему не сделают. Правда, Фергюс надавал ему затрещин, но Гибби решил, что он вроде тех больших городских мальчишек, от которых ему иногда доставалось на орехи. Лэрд же был взрослым мужчиной, и мужчины (за исключением пьяных матросов–иностранцев) всегда относились к нему по–доброму. Гибби и подумать не мог, что его молчание может кого–нибудь разозлить. Все в городе знали, что он не умеет говорить, так что теперь, когда Фергюс и лэрд так упорно задавали ему вопросы, он решил, что они просто подшучивают над ним, и улыбнулся ещё шире. К тому же мистер Гэлбрайт внешне выглядел совершенно спокойным, потому что всегда гордился своим умением сохранять выдержку как раз тогда, когда сам больше всего выводил людей из терпения.