Когда Донал добрался до условленного места, там его уже поджидала телега, присланная с фермы, на которой стоял сундук со всеми его пожитками. Его собственных вещей не хватило бы даже и на половину этого большого сундука, но Джин Мейвор по душевной щедрости наполнила его всяческой провизией. Теперь там лежал круг сыра, мешочек овсяной муки, дюжина лепёшек и пара фунтов самого лучшего масла в мире. Ведь теперь, когда Донал их покидал, — уже не пастухом, а будущим студентом колледжа, который станет потом настоящим джентльменом, — можно было позволить себе не скупиться.
Сам владелец сундука никак не мог взять в толк, почему тот вдруг стал таким необычайно тяжёлым, но в конце концов под улыбки остальных пассажиров водрузил его на крышу дилижанса и залез на крышу рядом с ним, впервые в жизни оказавшись позади четвёрки лошадей, чтобы начать своё путешествие навстречу лёгкому ветру и бескрайней свободе. Для молодого поэта то был славный час нового рождения. Ничто не казалось ему странным, всё свершалось именно так, как должно было случиться. Мне кажется, что после смерти многие впервые в жизни почувствуют себя так, как никогда не чувствовали себя на земле: по–настоящему дома. Но героем этой моей повести является вовсе не Донал, так что пока я не буду тратить на него слова и время. Скажу только, что его ощущения по поводу этого великого события принесли бы ему ещё больше удовлетворения, если бы он, будучи не только поэтом, но и философом, не силился бы так упорно их понять. Будь он просто поэтом, человеком–птицей, ему было бы достаточно просто чувствовать и всё. Но если поэт–философ не подымется и выше поэзии, и выше философии, чтобы навыкнуть послушанию, ему придётся немало побороться и повозиться с этими ревнивыми и вздорными красавицами.
Улицы города встретили его своим шумом и многоголосицей. Мистер Склейтер уже стоял возле почты и приветствовал Донала, скорее, с достоинством, нежели с добротой. Он нанял носильщика с тележкой и, назвав тому адрес, куда следует отвезти сундук, оставил Донала на его попечении, пообещав, что завтра сэр Гилберт Гэлбрайт непременно его навестит.
День выдался холодный, в воздухе сгущался туман пополам с сумерками. Донал торопливо шагал прямо за дребезжащей тележкой, подпрыгивающей на камнях, ступая по самому краю придорожной канавы. Они свернули, потом проделали довольно долгий путь по Висельному холму, где места была мало, а народу много, и наконец остановились. Носильщик открыл какую–то дверь, потом вернулся к тележке и начал стягивать с неё сундук. Донал подскочил к нему на помощь, и они вместе внесли его в дом. При свете сальной свечи с фитильком, похожим на огненно–красный гриб, перед ними предстал дом, где, как вначале показалось Доналу, царил страшный беспорядок. На самом деле это была мебельная лавка. Носильщик первым стал подниматься вверх по тёмной лестнице, и Донал, придерживая свой край сундука, последовал за ним.
Наверху находилась большая комната, в чьи окна, покрытые многолетней пылью и грязью, всё ещё проникали последние отблески дневного света. Здесь всё тоже было заставлено мебелью, в основном, старой. По узкому проходу между шкафами и кроватями они пробрались к двери на другом конце. До сих пор весь дом казался Доналу тоскливым и мрачным, но когда носильщик распахнул дверь, он увидел опрятную маленькую комнатку. В углу стояла кровать с пологом, на полу был расстелен ковёр, в очаге полыхал огонь, на котором весело пыхтел чайник, а на столе всё было приготовлено к чаю. Донал подумал, что попал во дворец, потому что за всю свою жизнь ему ни разу не приходилось даже заглядывать в такое уютное местечко. Носильщик опустил свой конец сундука на пол, сказал «Доброй вам ночи, сэр», и ушёл, оставив дверь открытой.
Ничего не зная о городских порядках, Донал слегка удивился, что в доме его никто не встретил. Он подошёл к огню и уселся рядом, чтобы согреться, стараясь не наступать своими тяжёлыми башмаками, подбитыми гвоздями, на чудное великолепие мохнатого коврика, расстеленного перед камином. Но через несколько секунд за его спиной внезапно послышался лёгкий шорох и какой–то звук, похожий на сдерживаемый смех. Донал поспешно вскочил. Одна из занавесей полога как–то странно волновалась. Вдруг из–за неё выскочил Гибби и бросился к Доналу на шею.
— Ах, это ты, пичуга! Как же ты меня напугал! — сказал Донал. — Фу–ты ну–ты, да ты у нас теперь настоящий джентльмен! — добавил он, за плечи отстраняя Гибби от себя и разглядывая его с восхищённым удивлением.
За эти две недели внешность Гибби и правда заметно переменилась. Конечно, он уже не выглядел таким живописным, как раньше, но, в общем, перемены пришлись Доналу вполне по вкусу. Может быть, он подумал, что если уж Гибби стал выглядеть так внушительно, то и ему есть на что надеяться в будущем.
Волосы Гибби были аккуратно подстрижены. На нём была белоснежная полотняная рубашка и ослепительно чёрный шёлковый галстук. Вся одежда была новенькая, с иголочки, и сидела как влитая. Тёмные ботинки тоже выглядели безупречно, так что даже сама миссис Склейтер была весьма довольна плодами своего труда. Ей не удалось только одно: она никак не могла приучить его носить перчатки. Он надел было одну пару, но они показались ему такими неудобными, что по пути домой он стащил их и выбросил («Ах! Это же была самая лучшая лайка!» — воскликнула миссис Склейтер) прямо в воду с городского моста. Будучи благоразумной женщиной и не желая слишком уж нажимать на своего подопечного в самом начале его обучения, она решила пока не настаивать на своём и позволила ему ходить без перчаток.
Мистер Склейтер тоже пока вёл себя весьма осмотрительно и не предъявлял к Гибби чрезмерных требований. Правда, он как можно скорее хотел добиться с его стороны абсолютного подчинения, но понимал, что сразу достичь этого будет сложно, и решил идти к своей цели постепенно, всё туже и туже натягивая поводья и всё больше и больше ограничивая законами всякую вседозволенность. Пока Гибби ещё ни разу его не ослушался, точно и целиком исполнял все задания, которые ему давали, вёл себя более, чем уважительно, всегда был готов к любому делу. И всё равно мистер Склейтер никогда не был уверен, что тот повинуется ему в полном смысле этого слова. Он думал об этом, но так и не смог понять, в чём тут дело, и ему это не понравилось, потому что властвовать он любил. На самом деле Гибби делал всё, что ему поручали, не из–за того, что ощущал свой долг или обязанность подчиняться, а потому, что ему было радостно исполнить желание другого человека.
Священник не понимал внутренней сущности мальчика, был почти не способен уловить лучшую сторону его натуры, и потому в его душе шевелилось смутное предчувствие, что рано или поздно между ними непременно возникнут серьёзные разногласия. Он не сказал Гибби, что пойдёт встречать почтовый дилижанс, но Гибби был даже рад, когда узнал от миссис Склейтер, куда пошёл её супруг, потому что ему хотелось встретить Донала в его новом жилище. Услышав разговор мистера Склейтера с женой, Гибби немедленно узнал то место, где поселили его друга, потому что с самого раннего детства знал и мебельную лавку, и её владельцев. Он бродил неподалёку до тех пор, пока не увидел приближающегося Донала, потихоньку проскользнул в дом вслед за ним, а когда Донал уселся у огня, на цыпочках прокрался к кровати и спрятался за пологом.