— В Норт-Шамплейн. Здесь утро, Терри. Я ехала всю ночь.
— Ах да. Рад, что ты позвонила, потому что…
— Слушай, я не могу найти ни телефон, ни адрес Селестайн Померанц. Их нет в справочнике.
— Их действительно нет, Ева, — отозвался Терри. — Как только ты уехала, я позвонил в Норт-Шамплейн. Когда в справочном мне ничего не нашли, я попросил соединить меня с полицией. Там знали Померанцев.
— Знали?
— Родители Селестайн переехали после смерти дочери в Швейцарию.
Ева стала медленно оседать в телефонной будке.
Опять неудача. Целую ночь трястись в вагоне, мучиться от кошмаров с пробирками, безумными учеными, штампованными Евами, умирающими, словно лебеди в жутком балете, — и все ради чего? Чтобы вернуться на круги своя, остаться ни с чем — только с умершими девушками. И ни малейшего намека на ответ.
— Что же теперь? — тупо проговорила Ева.
— В Швейцарии в это время года классно, — вяло пошутил Терри.
— Моей подруге Кейт это понравилось бы. «Добрый день, мистер и миссис Гарди, Ева сейчас под душем и не может подойти к телефону». Пока я тем временем обогнула половину земного шара и приземлилась в стране, где все обожают шоколад «Нестле».
— Нельзя сдаваться, Ева. Узнай все что можно о Селестайн. Найди людей, которые знали ее. Как ты узнала о Брианн. Ладно?
— Ты думаешь, это так просто? Ты думаешь, мне так приятно находиться одной-одинешенькой в неизвестной глуши? — Ева на миг замолчала, поймав себя на том, что кричит. Это нехорошо. Надо говорить потише. — Прости, Терри. Я просто устала. Спасибо. Правда. За все.
— Я всегда к твоим услугам. Ну, удачи тебе. И в случае чего звони.
Ева повесила трубку. Она чувствовала себя совсем разбитой.
У Брианн было хорошее чутье на людей.
Поток пассажиров устремился к поездам. Ноги совсем не держали Еву. Она присела на скамейку, чувствуя себя выжатой как лимон.
Шея сзади так и горела. Она дотронулась до родинки и помассировала ее, но от этого стало только хуже.
Не трогай. И ради бога, без поспешных выводов. Конечно, все болит и ноет. Но ты же десять часов просидела на лавке в вагоне, скрючившись в три погибели.
У нее заурчало в животе. Вот еще одна проблема.
Надо перекусить, и все станет на место.
Ева заковыляла к выходу с вокзала. Она вышла на оживленную широкую улицу, тянущуюся между двумя рядами пакгаузов вверх на невысокий холм. На вершине горела неоновая надпись, приглашающая поесть.
Ева двинулась в ту сторону. Наверху и впрямь была старая закусочная. Выложенные плиткой полы. Пластиковые столики вдоль широкой стеклянной стены. Группки стариков во фланелевых рубашках за столиками неторопливо доедали свои яичницы с таким видом, будто завтракают здесь годами и уже перестали замечать друг друга.
— Присаживайся, — пригласила официантка.
Ева села за маленький столик у окна и огляделась по сторонам. По другую сторону холма тянулась центральная Мейн-стрит. Она разглядела почту, ратушу, библиотеку, магазинчики.
Все близкое и почему-то до боли знакомое.
Еще бы. Типичная американская глубинка. Такие каждый день видишь по телику.
Она глянула в меню. Оно было запаяно в плотный желтоватый пластик. Поля украшали граффити.
Ребятишки.
Должно быть, они здесь постоянно ошиваются. Может, и Селестайн хаживала сюда.
— Выбрала? — У стола выросла официантка с карандашом и блокнотом и нетерпеливо смотрела на Еву.
― Яичницу-болтунью, — начала Ева. — Жареную картошку и апельсиновый сок… — Спроси. — Гм, и скажите, будьте добры, вы не знали Селестайн Померанц?
— Это актриса или кто? — спросила официантка, не глядя на нее.
— Девочка. Подросток. Она здесь жила.
— Милочка, я всех их как облупленных знаю. Только не спрашивай меня, как их зовут и на кого похожи. Сейчас принесу яичницу.
Бесполезно.
Кладя на стол меню, Ева обратила внимание на разрисованные фломастерами поля: «Дж & Рт, ешь жареный сыр & умри! Хай, Бет! Правила младших классов!»
Она улыбнулась. Чем не ежегодник младших классов Файеттской средней школы?
Вдруг ей до боли захотелось домой. Она готова была разреветься: так ей не хватало Файетта. Даже школы. Во всяком случае, ежегодных школьных вечеров. В этом году ежегодник должен быть классный.
Если суждено увидеть его.
Ева стала смотреть на улицу. На машины, ищущие места для парковки. На любителей ранних прогулок с собаками. На женщину в плиссированной юбке, открывающей похожую на склеп библиотеку.
Библиотека!
Ежегодник!
Ева вскочила из-за стола. Резкая боль пронзила спину.
— Эй! А как же яичница? — закричала вдогонку официантка.
— Сама ешь! — на бегу огрызнулась Ева.
Вытащив мелочь, она бросила ее на столик и выскочила на улицу.
* * *
Библиотекарша с удивлением подняла на Еву глаза из-за своего стола, когда та переступила порог библиотечного зала.
— Глазам своим не верю! Старшеклассница здесь спозаранку в каникулы!
Ева улыбнулась:
— Старшеклассница младшей школы. У вас есть школьные ежегодники?
Женщина показала на отдел. Ева сама нашла нужную полку — длинный ряд ежегодников за десятилетия. Она нашла один двухлетней давности и начала просматривать фотографии выпускников. «П»…
Палладино… Петерсон… Пински…
Селестайн Померанц.
Есть!
К моменту составления выпускного сборника Селестайн была еще жива.
Кожа у нее была матово-белой, волосы иссиня-черные, пострижены коротко. Много сережек и даже одна крошечная в виде гвоздики в левой ноздре. Руки крест-накрест на груди, длинные черные ногти.
«Готический» стиль. Это все объясняет.
Ее воображаемая Селестайн была совсем другой. У нее была индивидуальность. Она родителей не ставила ни в грош, когда ей еще и шести не было.
Под большой выпускной фотографией Селестайн было еще несколько маленьких. Селестайн танцует в клубе. Селестайн у дерева. Улыбающаяся. Селестайн в обнимку с другой девочкой.
Под последней фотографией напечатано:
ХП + СП = ЛПН
ЛПН — лучшие подруги навеки.
Здорово.
Кто же эта ХП?
Ева внимательно рассмотрела подругу Селестайн.
Да, я ее знаю.