Лондон прибавил скорости, по-прежнему держа курс на восток, и вскоре конебейшн скрылся за горизонтом. Но наутро появился вновь. Верхние палубы сверкали в лучах восходящего солнца, и расстояние до него заметно уменьшилось.
* * *
Кэтрин Валентин не участвовала в гуляньях, и панические настроения, захлестнувшие город, обошли ее стороной.
После возвращения из Нижнего Брюха она практически не выходила из своей комнаты, снова и снова мылась, чтобы избавиться от запаха вонючей жижи, с которой столкнулась в секторе 60. Не могла есть, заставила слуг выбросить всю одежду, которую носила в тот день. Перестала ходить в школу. Как она могла болтать с подружками о нарядах и общаться с мальчишками, зная, что творится на нижних палубах? За окном солнечный свет заливал лужайки, деревья выбрасывали свежие зеленые листочки, но разве она могла теперь наслаждаться красотой Высокого Лондона? Из головы не выходила мысль о тысячах лондонцев, которые страдали и умирали в нищете, чтобы горстка счастливцев вроде нее могла ни в чем себе не отказывать.
Она написала об этом руководству телекомпании, еще одно письмо — в полицию, потом порвала оба. Какой смысл их посылать, если всем известно, что и полиция, и телевидение находятся под полным контролем Магнуса Кроума? Даже Верховный жрец храма Клио и тот назначался Кроумом. Ей придется ждать возвращения отца. Только тогда удастся хоть как-то помочь обитателям Нижнего Брюха, если, конечно, к тому времени Лондон не съедят.
И в поисках правды о девушке со шрамом на лице она уперлась в глухую стену. Подмастерье Под ничего не знал… или прикинулся, что ничего не знает, а больше ей обращаться было не к кому.
А на третий день преследования Лондона Пан-зерштадт-Байрутом ей за завтраком принесли письмо. Она понятия не имела, кто мог его написать, повертела конверт в руках, глядя на марку Шестой палубы и испытывая безотчетный страх.
А когда вскрыла, на хлопья из водорослей выпала полоска бумаги, обычной лондонской бумаги, многократно переработанной, а потому мягкой и ворсистой на ощупь, с водяными знаками: «Нет отходам — всё в дело!» Кэтрин прочитала:
«Дорогая мисс Валентин!
Пожалуйста, помоги мне. Я должен — тебе кое-что рассказать. Я буду в „Едалъне Пита“ в Белсайз-парке, Пятая палуба, сегодня в одиннадцать утра.
Искренне твой,
Друг».
Несколькими неделями раньше такое письмо заинтриговало бы Кэтрин, но за последние дни тайны и загадки ей изрядно надоели. Она подумала, что кто-то решил подшутить над ней. Ей же было не до шуток. Действительно, какие могут быть шутки, когда Лондон бежит, спасая себя и своих жителей, а на нижних палубах царят нищета и страдания? Она бросила письмо в урну для переработки бумаги, оттолкнул а тарелку с несъеденным завтраком и снова пошла мыться.
Но ничего не смогла поделать с любопытством. В девять утра сказала себе: «Я никуда не пойду».
В половине десятого сказала Собаке: «Это бессмысленно, там никого не будет».
В десять пробормотала: «„Едальня Пита“. Что это за название? Наверное, его выдумали».
Полчаса спустя стояла на Центральной станции в ожидании идущего вниз лифта.
Вышла в Нижнем Холборне и зашагала к краю палубы по металлическому тротуару среди металлических домов. Одежду надела самую старую, шла, опустив голову, и держала Собаку у ноги, на коротком поводке. Больше не гордилась, когда люди смотрели на нее. Думала, что читает в их взглядах: «Это же Кэтрин Валентин, заносчивая маленькая мисс с Первой палубы. Что они знают о жизни, живя в Высоком Лондоне?»
В безлюдном Белсайз-парке воздух наполняли выхлопные газы двигателей. Лужайки и клумбы давно уже сменили грядки, и она видела только рабочих из департамента парков и садов, которые чем-то опрыскивали капусту, борясь с тлей. Неподалеку возвышалось коническое здание с вывеской, на которой она прочитала: «ЕДАЛЬНЯ ПИТА» — большими буквами и «Кафе» — маленькими. Металлические столики стояли как перед дверью, под навесами, так и внутри. Люди разговаривали и курили в полумраке: аргоновые лампы горели в полнакала. Юноша, сидевший за столиком неподалеку от двери, поднялся и помахал рукой. Собака завилял хвостом. Кэтрин понадобилось мгновение, чтобы узнать подмастерье Пода.
— Я — Бивис. — Он нервно улыбнулся, когда Кэтрин села напротив. — Бивис Под.
— Я помню.
— Я рад, что ты пришла, мисс. Мне хотелось поговорить с тобой с той самой минуты, как ты спустилась в сектор 60, но только так, чтобы Гильдия об этом ничего не знала. В Гильдии не любят, когда мы общаемся с посторонними. Но у меня сегодня выходной, потому что все готовятся к большому собранию, вот я и смог прийти сюда. Как видишь, Инженеры здесь не едят.
— Меня это не удивляет, — ответила Кэтрин, бросив взгляд на меню, украшенное большой цветной картинкой какого-то блюда под названием «Хэппи мил» — ломтя невероятно розового мяса в разрезанной пополам булочке из водорослей. Она заказала чай с мятой. Его принесли в пластиковой чашке, и пах он чем-то химическим. — На Пятой палубе все рестораны такие?
— О, нет, — покачал головой Бивис Под. — Этот куда лучше остальных. — Он не мог оторвать глаз от ее волос. Проведя всю жизнь в Брюхе, среди Инженеров, он никогда не видел женщину с такими длинными, блестящими волосами. Инженеры говорили, что волосы не нужны, они — рудимент жизни на земле, но, глядя на Кэтрин, он начал сомневаться…
— Ты написал, что нуждаешься в помощи… — Кэтрин взяла инициативу на себя.
— Да. — Бивис оглянулся, дабы убедиться, что они не привлекают к себе лишнего внимания. — Насчет твоих вопросов. Я не мог ответить тебе у чанов с экскрементами. В присутствии Ниммо. У меня и так хватает неприятностей из-за того, что я пытался помочь тому бедняге:…
Его темные глаза вновь наполнились слезами, чему Кэтрин не могла не удивиться: ей-то казалось, что в большинстве своем Инженеры — сухари, лишенные человеческих эмоций.
— Бивис, это не твоя вина. Так что ты можешь сказать о девушке? Ты ее видел?
Он кивнул, мысленно возвращаясь к тому дню, когда Лондон съел Солтхук.
— Я видел, как она пробежала мимо, ее преследовал подмастерье-Историк. Он позвал на помощь, вот я и побежал за ними. Увидел, как девушка обернулась, когда добралась до желоба сброса. Странное у нее было лицо.
Кэтрин кивнула.
— Продолжай.
— Я слышал, как она что-то закричала ему. Слов, конечно, не разобрал за грохотом разделочной верфи. Но она точно упомянула твоего отца, мисс. Указала на себя и сказала что-то еще. Вроде бы назвалась Эстер Шоу. А потом прыгнула.
— И утащила с собой беднягу Тома.
— Нет, мисс. Он остался стоять у желоба, с написанным на лице изумлением. Потом все затянуло дымом и паром, и я уже ничего не видел. Когда дым рассеялся, у желоба толкались полицейские, так что я ретировался. Видишь ли, я не имел права покидать свой пост, а потому никому не мог рассказать о том, что видел.