Двигался я ну очень осторожно. И больше всего боялся, что все это сейчас рухнет мне на голову. От пыли першило в горле и чесалось в носу. Я знал, что меня скоро хватятся, и выходить надо поскорее. Я лег пузом на приземистый старый сервант и осветил все пространство до дальней стены. И увидел его.

Мертвец!

Он сидел, прислонившись к стене, вытянув ноги, покрытый пылью и паутиной, как все вокруг. Лицо мертвенно-бледное, почти прозрачное. Волосы и плечи усеяны мертвыми мухами. Луч фонарика шарил по его лицу, по черному костюму.

— Что тебе нужно? — спросил он.

Открытые глаза смотрели на меня в упор.

Голос такой скрипучий, словно хозяин не пользовался им много лет.

— Что тебе нужно?

Сердце мое бешено колотилось, бухало.

— Так что тебе нужно?

И тут меня позвали.

— Майкл! Майкл!

Пятясь, то и дело на что-то натыкаясь, я выбрался наружу.

Кричал папа. Он уже шел ко мне по заросшей тропинке.

— Мы же тебя предупреждали… — начал он.

— Да, да. Конечно.

Я судорожно счищал с себя паутину и пыль. Прямо с подбородка стряхнул паука на длинной нити.

Отец приобнял меня.

— О тебе же печемся.

Он снял с моих волос труп навозной мухи. А потом стукнул со всего размаха кулаком о стену гаража. Здание содрогнулось.

— Видишь? Ты хоть представляешь, что может случиться?

Я успел схватить его за руку, чтоб он не ударил снова.

— Не надо, пожалуйста, я все понял.

Он сжал мое плечо и пообещал, что все снова будет хорошо, очень скоро.

— Пыль не забудь стереть, — засмеялся он. — Маме в таком виде на глаза не показывайся.

Глава 4

В ту ночь я почти не спал. Стоило задремать, я тут же видел его: вот он выходит из гаража, вот идет по дорожке к дому. Он мерещился мне даже в комнате. Возле самой кровати. Стоит весь пыльный, бледный, усыпанный дохлыми мухами.

— Что тебе нужно? — шептал он. — Говори, что тебе нужно?

Я сердился на себя, обзывал круглым идиотом. Ведь никого я на самом деле не видел. Наверняка померещилось. Я лежал, пялился в темноту, слушал папин храп. Еще можно различить дыхание малышки. Она дышит с хрипом и свистом. Совсем глубокой ночью, в непроглядной темноте, я было заснул, но тут же проснулся от плача ребенка. Мама встала её кормить. Я услышал мамин голос: она утешала, баюкала. Потом наступила глухая тишина, раздался папин храп. Теперь я девочку не слышал вовсе.

Уже светало. Я встал и на цыпочках проскользнул в их комнату.

Кроватка стояла около родительского дивана, вплотную. Мама с папой спали, крепко обнявшись.

Я взглянул на девочку. Просунул руку под одеяло. Под моими пальцами билось сердце — быстро-быстро. Грудь судорожно приподнималась, опадала, девочка подхрипывала и кряхтела. От нее полыхало таким жаром, а косточки такие тонкие, и вся она такая крошечная…

Она сильно срыгнула. С подбородка в складочку шейки текла густая молочная слюна. Неужели сестра умрет? Вначале, когда она только родилась, врачи боялись, что умрет. Долго не отдавали ее домой, она лежала в стеклянном ящике, опутанная трубочками и проводками, а мы стояли вокруг и пялились, как в аквариум.

Я подоткнул ей одеяло.

Личико белое-белое, а волосы черные-черные. Говорят, за нее надо молиться, но я не знаю как.

— Давай уж, вылечись побыстрее, если выживешь, — прошептал я.

Мама пошевелилась и открыла глаза.

— Что ты, мой родной? — она протянула руку.

— Ничего, — пробормотал я и так же, крадучись, ушел в свою комнату.

Посмотрел за окно, на заросший сад. На крыше гаража распевал дрозд.

А он лежит там, за сервантом, с паутиной в волосах.

Что же он там делает?

Глава 5

За завтраком я спросил, что будет с гаражом.

— Когда там все расчистят?

Мама хмыкнула, вздохнула и перевела взгляд на потолок.

— Надо кого-то найти, нанять, — ответил папа. — Но пока это не важно, сынок. Не сейчас.

— Ну и хорошо, — согласился я.

Папа в тот день взял отгул, чтобы снова заняться домом. Мама опять собиралась с ребенком в больницу на какие-то анализы.

— Может, мне тоже остаться? Я бы тебе помог? — спросил я у папы.

— Отлично, — обрадовался он. — Вынесешь Эрнин унитаз на помойку и отмоешь в этом месте пол.

— Тогда я, пожалуй, пойду в школу. Я сунул в портфель коробку с завтраком и был таков.

Перед переездом родители спросили, не хочу ли я заодно поменять и школу. Я отказался. Буду по-прежнему учиться вместе с Лики и Кутом. Далеко ездить? На автобусе через весь город? Ерунда! В то утро я ехал и думал, что это даже хорошо: есть время поразмышлять. Только, как я ни ломал голову, ни в чем разобраться не мог. Люди входили, выходили. Читали газеты, обкусывали заусеницы, мечтательно глядели в окна. Обычные вроде люди. Но ним не скажешь, о чем они думают и что творится в их жизни. Даже когда попадаются идиоты или пьяные, когда несут всякую чушь или пытаются рассказать о себе всем вокруг, — даже тогда ничегошеньки ты про них не узнаешь.

Мне хотелось встать и сказать на весь автобус: "У нас в гараже лежит странный человек. А еще моя сестра очень больна, а сам я в первый раз еду в школу из нового дома".

Но я молчал. Просто смотрел на лица и раскачивался на поворотах вместе с автобусом. И знал, что по мне тоже ничего не скажешь, даже если смотреть на меня очень внимательно.

Было так странно снова оказаться в школе. Со мной столько всего напроисходило, а здесь все по-прежнему. Распутин все требовал, чтобы мы сливали наши души и голоса в молитве. Йети орала, чтобы мы ходили только по левой стороне коридора. Горилла Митфорд багровел и топал ногами, погому что мы, как всегда, не понимали дроби. У мисс Кларц в глазах стояли слезы, когда она рассказывала нам притчу об Икаре: у него, бедного, растаял воск на крыльях, когда он подлетел слишком близко к солнцу, и юноша камнем упал в море на глазах своего отца Дедала. А в столовой, на перемене, Лики и Кут с пеной у рта спорили, был аут или все-таки не было.

Меня же все это ни чуточки не трогало.

Я подошел к забору на дальнем краю поля и взглянул поверх юродских крыш туда, где был теперь мой дом.

Тут ко мне подошла миссис Дандо, она работает воспитателем на общественных началах. А еще она с давних пор приятельствует с моими родителями.

— Как дела, Майкл?

— Нормально.