— Ты же знаешь, у меня есть опыт, но тут как-то все не так оборачивается.
— Все будет нормально. У тебя опыт — ого-го! Ты профессор исчезательных наук. Справлялась ведь раньше, не первый раз. Только скажи, где ты сейчас?
— Ну хорошо…
— Да?
— Глупо мы это делаем…
— Давай-давай.
— Ты приезжай в гостиницу «Киевская»… Не «Украина» — это огромная, шикарная, — а та здесь же, но гораздо меньше…
— Учи-учи урожденного москвича.
— И поднимись в ресторан.
— Так.
— Ну закажи себе чего-нибудь. Если можно будет, я к тебе подойду.
— Договорились.
— Только сам меня не ищи. И головой не верти. Если я подойду, то буду холодная-холодная… Как незнакомая… Спрошу, свободно ли место…
— Будет свободно. Я доберусь через полчаса. Самое большее — через сорок минут. Держись.
Скинуть грибное затрапезье — полминуты.
Рубашка в розовую полоску, к ней брюки светло-коричневые (говорят, смотрится), сандалии тоже в цвет — еще две минуты.
Брился с утра — сойдет.
Заметался, пытаясь сообразить, будет ли сегодня играть какую-нибудь роль, что трусы длинные, немодные, — со вздохом решил, что не будет, махнул рукой, но минуту на колебания потерял.
Брызнуть одеколоном, сунуть кошелек в карман, расческу — мгновение.
Еще минута: прокричать отцу, но так, чтобы жена за дверью слышала, что позвонила знакомая кассирша с ипподрома (придумывалось тут же, легко), которая достала «размеченную» программку для завтрашних скачек («размеченная для своих, на каких лошадей ставить, — понимать пора такие вещи!»), что едет, чтобы срочно заполучить, вернется нескоро.
И вот уже лифт, ступени, дверь на улицу, вот инвалид Кеша тянет в гастроном ящик с пустыми бутылками (нет, издалека видно, не набрал еще на маленькую), вот и троллейбус подкатывает, как по заказу, и втиснуться в него удается, хотя времени — самый пик.
Жарко что-то, ох жарко еще в Москве в сентябре.
Дрожит, зыбится в раскаленном воздухе Савеловский вокзал.
Подтаивают архитектурные завитушки на излишествах небоскребов сталинской поры.
Хрущевские дома, обнесенные железной сеткой по второму этажу, ловят в нее облицовочную плитку, выдавленную жаром из гнезд, не дают долететь до головы прохожего.
Ярко просвечены солнцем плексигласовые заборы вокруг пивных ларьков (украсим столицу!), и вместо прежней угрюмой толпы, вымотанной утренней сменой, движется в оранжевом солнечном свете театр теней с кружками в руках, долетает гул ста диалогов — всегда одна, но с каким азартом разыгрываемая пьеса.
А вот редкий момент — салатные ворота Бутырской тюрьмы как раз приоткрываются, выпускают «воронок» и вслед за ним (или чудится?) будто клуб разогретого, спертого в одиночных камерах воздуха.
Горячи троллейбусные женщины, прижатые к Павлику со всех сторон, благо велика окружность сторон, есть к чему прижиматься.
И только на спуске в земную утробу на ползущем вниз эскалаторе отстает жара, остается поджидать на поверхности.
Сияя цветочными и фруктовыми витражами, похожая на храм бога садов и огородов, уплывает назад станция «Новослободская». Поезд несется по кольцевой, перетряхивает пассажиров — кого на выход, поближе к дверям, кого подальше к стенам, кого развесит болтаться на блестящих штангах, кому и присесть посчастливится.
Цепкий московский люд и тут не зевает, не отдает даром минуту: что-то почитывает в журналах и книгах (нет своих — можно скоситься к соседу), подучивает в учебниках, дописывает в конспектах, высматривает по цветной головоломке карт и маршрутов, перекрикивая грохот, обсуждает друг с другом, чего не успели дообсудить наверху.
Еще минут пятнадцать мелькают станции и туннели («сначала мраморная жила, потом — летящая могила», как срифмовал местный поэт), и на «Киевской» Павлик уже не может сдержать себя, припускает вприскачку лавировать на обгон, и на эскалаторе не стоит, топает, обходя едущую шеренгу справа, и на улице почти бежит мимо цветочных ларьков, мимо пригородных касс, мясных пирожков, лотерейных обещаний, дымящейся фольги шоколадных пломбиров.
Только у самой двери гостиницы остановился на миг оглядеть себя, и тут вдруг страх остро и больно кольнул сердце. Так больно, что сбилось дыхание.
— Гражданин, вы туда или сюда? — спросили сзади.
— Да-да, — сказал он. — Сейчас.
2
Он уже почти покончил с «сельдью маринованной, соус орех.» и наливал себе вторую рюмку тепловатой водки, когда она появилась в ресторанной зале и медленно двинулась по проходу. Равнодушно провела по нему взглядом, будто в рассеянности задержалась у другого столика.
«Вот если б я не знал ее и если б ничего еще между нами не было, — думал он, — застыл бы я так же, не донеся рюмку до рта? Пялился бы, как тот летчик, и тот седой жох, и официант, и тетка в сползающем парике? Что в ней такого диковинного, привораживающего глаз? Нет, не фигура — только кажется высокой, а на самом деле просто бедра далеко от пола, ноги длинные — вот и все. Ну туфельки там не фабрики «Скороход», ну платье не из «Москвошвея», ну сумка, видать, не одну границу пересекла, чтобы у ней на плече повиснуть. Так мало ли сейчас по Москве модниц во всем валютно-сертификатном? Смотрит, конечно, пронзительно, без суетни, это самое редкое нынче, чтобы взгляд у человека не бегал. Чтобы такому и хотелось на глаза попасться, и боязно. А исхудала-то как. Бог мой! Будто в больнице своей не смены отрабатывала, а сама в койке маялась».
Она играла хорошо, прошла кружным путем, спросила, свободно ли, села независимо, уткнулась в меню. Заговорила тускловатым голосом, без выражения, поглядывая поверх его головы на люстру:
— Дрянь, дрянь, дрянь… Истеричка, размазня… Ведь почти год держалась, все правильно делала, чтобы тебя не вовлечь… А тут в последний момент расклеилась… Так перепугалась, что голову потеряла — бросилась звонить. Ты уж прости. Если они к тебе пристанут, говори только одно: случайная знакомая, встретились однажды в Таллине, зачем звонила — не знаю. Наверно, замуж хочет. Мне, скажи, многие звонят, хотят от семьи отбить, потому что вон я какой из себя пышный…
— Они что — подходили к тебе? Уже здесь? Или просто слежка? Отчего ты перепугалась?
— Когда подойдут, поздно уже будет.
— В этих гостиницах они часто за иностранцами приглядывают. Может, и сейчас так — не за тобой.
— Нет, сейчас точно, без паранойи. Я ушла в душ, здесь, видишь ли, такая система, как в бане, а когда вернулась, соседка по номеру говорит: «Тебе звонила администраторша».
— Ну?
— Сказала, что меня разыскивает секретарь конференции. Что ему нужно поговорить о моем докладе.