Да, подумала она, конечно, он прав.
Центробежные силы были слишком сильны, и все, что оставалось, — послушно наклоняться им навстречу, чтобы удержаться на сиденье. Мысль о возвращении вызывала неудержимую тошноту. Но ведь будет там и что-то хорошее. Увидеть Илью — свободного и спасенного, старых друзей, может быть, Павлика. Для виду она станет потворствовать старческому страху перед смертью, поддерживать надежды дряхлеющих правителей, обещать, что не конец накатывает на них, не черная бездна, а только перерыв и что когда-то смогут они вернуться — к чему? к жизни? или к более важному и единственно понятному им делу — к безудержному загребанию власти? Сама же втихомолку попробует проверить несколько любимых идей. Наконец-то у нее найдутся средства и время.
Тосковать? Скучать?
О да, будет, еще как. По аляповатому американскому комфорту, по кукурузным полям в шахматной сетке дорог, по запаху выкошенной травы на газонах, по беспечным коттеджам без оград, по потокам
студентов на дорожках кампусов, по нелепой архитектуре, вырастающей из детского изумления перед простотой и удобством куба, по дыму жаровен на берегах озер и прудов, по рекламным дирижаблям в небе. Но разве когда-нибудь удалось ей хоть на минуту приобщиться к главному здесь — к нелепой вере в то, что человек, оставленный без надзора, сам по себе, все сумеет устроить и переделать к лучшему? что за добро заплатит добром, за знание — пониманием, за помощь — благодарностью? Был ли хоть один день в ее жизни, когда бы она могла по-настоящему расслабиться, внутренне оттаять, слиться с беспечной воскресной толпой? Нет, она всегда оставалась зажатой, душевно скованной, привязанной к невидимому и длинному, но необрываемому поводку. А теперь пришло время, поводок натянули, сделали коротким и жестким. Значит, нечего рыпаться. Пора возвращаться в конуру.
Она подняла глаза на Эмиля, кивнула несколько раз. Спросила «когда».
Он разжал пальцы, отпустил край стола. Улыбнулся. Пошел к дверям, впустил раскрасневшегося от непривычной периодики Мышеедова.
— Все в порядке, капитан. Как я вам и говорил. У Лейды Игнатьевны возражений нет.
— Ну, уж вы скажете. Возражений?! Главное: в обморок от радости не упала. Такой пост получить! С вас причитается, Лейда Игнатьевна, не забудьте потом старых друзей. Все же и мы ведь вам помогали, сколько сил и времени на вас потратили.
— Значит, так. Отъезд твой решено было обставить как похищение. Потому что, если все делать законным путем — через посольство, Госдепартамент, — получится жуткая волокита. Да и пресса может вмешаться, и Архив так просто тебя не отдаст. А так — исчезнешь тихо и незаметно. Когда хватятся, будет уже поздно. Отплываем сегодня же.
— Как «сегодня»? Да у меня ничего нет с собой.
— Об этом не беспокойся. Я позабочусь — все найдешь в каюте. Корабль отходит через четыре часа, вполне успею. А вы тем временем с капитаном доедете до одного мотеля на Лонг-Айленде. Искупаетесь, отдохнете. А в час ночи, на резиновой лодочке — в океан. Там мы вас и подберем.
— Но как же Оля, мать?
— Я ведь сказал — привезем и их. Но с ними всегда успеется. Пока доплывем, пока ты квартиру при Институте подберешь и обставишь по вкусу — тоже время нужно. Не в коммуналке же новую жизнь начинать.
— А насчет лодки вы не тревожьтесь, — сказал Мышеедов. — Это только одно название — резиновая. Уж не знаю, из чего она сделана, но такой сплав! Нож не прорежет, пуля не пробьет. Последнее слово науки. И про погоду я специально узнавал: обещают полный штиль.
— Ночью, под звездами, в океане… Романтика.
— Нет, — сказала Лейда. — Матери я все же должна позвонить. Скажу, что уезжаю в долгую командировку, чтобы она не волновалась.
Те двое переглянулись. Мышеедов, полуотвернувшись, состроил испуганную мину: «нельзя, не положено, не велено».
— Если я не позвоню, она может поднять шум. Начнет сама звонить в Архив, выяснять, куда я пропала. Мы же не хотим, чтобы Архив взялся меня разыскивать уже сегодня.
— Ну хорошо, — сказал Эмиль. — Но звони прямо отсюда, при нас. Ты действительно так спокойна? Или это только внешне? Не догадается она по голосу?
— Ты же знаешь маму. Она слышит только себя. Не беспокойся, ничего не заметит.
У бабки Натальи для телефонных разговоров было три интонации, которыми она пользовалась в зависимости от настроения: страдальческая (что еще? что вам от меня нужно в этот раз?), умиленная (Боже, кто-то и меня вспомнил, позвонил!) и обличительная (вот, стало быть, до чего довелось дожить). Но в этот раз было что-то не совсем обычное. Так что Лейда и не сразу вспомнила, к каким случаям включалось это игривое ликование. (Ах да: детство, мать возвращается из похода по магазинам, а она уже знает, что они бедны и ничего ждать нельзя, но мать что-то прячет за спиной, пританцовывает, поет, заставляет и ее танцевать в ожидании сюрприза, так что мелькает безумная надежда — кукла! — а потом горькое, до слез разочарование: очередная пара варежек, теплые штанишки, школьная тетрадка в линейку).
— Лейда! как хорошо, что ты позвонила! Я уж не знала, где тебя искать… Дома телефон молчит, в Архиве говорят — уехала. Я просто не знала, что и думать.
— Ничего страшного, со мной все в порядке…
— Нет, ты представить себе не можешь, какая у меня для тебя новость!
«Повысили пенсию? Кошка принесла котят?»
— Я хочу, чтобы ты села покрепче на стул…
— Мама, прости, я очень спешу…
— …И даю тебе три попытки на угадывание…
— Я хотела только предупредить, что уезжаю в командировку…
— Ты никогда не угадаешь, кто мне позвонил час назад. Ни с пяти, ни с десяти попыток…
— Мама, правда, у меня нет сейчас времени на все эти угадайки.
— Да, ты давно уже, много лет стараешься не слушать меня. Ты вообразила, что ничего важного и существенного от меня больше не услышишь. Надо бы мне повесить сейчас трубку и наказать тебя за все, что я вытерпела, за это унизительное пренебрежение…
— Ну хорошо, хорошо. Я слушаю.
— Нет, ты действительно сидишь, а не стоишь? Я хочу, чтобы ты села. Я хочу…
Ликование в ее голосе утратило игривость, наполнилось искренним чувством, почти торжественностью.
— Звонил Илья. Живой и веселый. Из Стокгольма.
— Так, — сказала Лейда. — Очень хорошо.
Эмиль с тревогой всматривался в ее лицо, и она нашла в себе силы кивнуть ему: «Да-да, все в порядке, скоро кончаю».
— Ему удалось бежать. Пешком через границу. Это какой-то приключенческий роман. Такого ты не читала ни у Майн Рида, ни у Фенимора Купера, ни у Жюля Верна! И с ним тот человек, который помог ему. Какой-то геолог. Он, правда, не хотел убегать, только Илью провожал, но наши пограничники, то есть бывшие «наши», а теперь — «их», за мою жизнь все это столько раз менялось, я уж запуталась… Там был патруль или дозор…