Начались поспешные приготовления к отъезду. С трудом мне удалось выделить свободный час и сделать то, что сверлило меня все месяцы осады, как может сверлить соринка в глазу или скрип ставни за окном: навестить Пелагия.
Честно сказать, я опасалась не застать его в живых. На моих глазах умирали люди гораздо более крепкого сложения, накачанные запасами подкожного сала, как осенние кабаны. Но, видимо, таких голод убивал испугом, открывал смерти ворота в мозг, а не в чрево. Пелагий же давно привык обходиться лепешкой в день и кружкой воды. Это его и спасло.
Все же, когда я увидела эти запавшие глаза, эти легкие кости, едва примявшие тюфяк, эту золу в остывшей жаровне, сердце мое пронзила жалость, сумевшая выразить себя лишь языком упрека:
— Почему же вы не пришли к нам?.. Вы учите христиан раздавать имущество бедным, а сами не в силах побороть римскую гордость и обратиться за помощью к друзьям. Нам тоже было нелегко, но насущным хлебом Господь не оставлял. Я посылала слугу найти вас, но он вернулся ни с чем. Мы даже не знали, в городе вы или нет.
Пелагий улыбался виновато, пытался спустить ноги на пол, прикрывал ладонью отросшую щетину. Он рассказал, что в первые недели осады некоторые ученики еще посещали его, поддерживали деньгами, мукой, углем. Но этот ручеек все иссякал. Море нужды заливало все кругом, утягивало на дно даже самых бодрых и отзывчивых пловцов. Месяц-другой он продержался за счет книг, но они все дешевели, а больше у него не было ничего для продажи. В конце концов он решил покориться судьбе и спокойно ждать смерти.
— Насколько я помню, вы всегда отрицали идею предопределения. Вы учили нас карабкаться изо всех сил, тыкаться в стены, искать щель в камнях небытия, не зарывать в землю главный дар Господень — свободу воли. «Господь не приказывает, Он зовет» — вот ваши слова. Наше дело отыскивать путь во мраке, и никакие обстоятельства не оправдывают отказа от выполнения этого главного долга.
— Но это не лишает нас права, в свою очередь, взывать к Нему, когда силы иссякли. Я просил — и Он услышал. Послал мне вас.
Пелагий указал на корзинку с едой и теплыми вещами, принесенную мной. Однако я понимала, что этих запасов хватит не надолго. Корабли и подводы с продовольствием не станут спешить в город, который только что отправил врагу такой чудовищный выкуп.
— Хорошо, — сказала я. — Если вы верите, что Господь послал меня к вам как избавительницу, то поверьте и тому, что я собираюсь сказать: вам нельзя оставаться в городе. Приоткрывшаяся щель может захлопнуться в любую минуту. Наша семья вместе с другими семьями рода Аникиев на днях покидает Рим. В таком большом караване без труда отыщется место еще для одного человека. Лошади даже не заметят, что в повозку добавили легкий скелет, чудом сохранивший пергаментную кожу и блестящие глаза.
Пелагий начал было отказываться, говорить, что ему мучительно будет чувствовать себя таким бременем для дорогих ему людей. Но я заверила его, что нашим детям понадобится на новом месте домашний учитель и он сможет честно зарабатывать себе на жизнь.
— Не знаю, посланы вы мне как избавление или как соблазн, — улыбнулся Пелагий. — Но признаю, что пославший не мог выбрать более искусного и красноречивого гонца.
И, к моей радости, согласился. Он даже позволил моим носильщикам отнести себя по лестнице вниз и усадить рядом со мной в паланкине.
На семейном совете решено было, что при разгоревшейся смуте в Италии не удастся найти безопасное место. Только африканские поместья Аникиев казались надежным убежищем.
Однако путешествие растянулось на много недель, из-за того что в Сицилии пришлось дожидаться спокойного моря. Нанятый нами корабль успел обрасти ракушками в Сиракузской бухте.
Эти дни вынужденного безделья не показались мне пустыми. Вы, наверно, по себе знаете, какое пробуждающее действие оказывают на человека беседы с Пелагием. Он будто входит в дом твоей души и начинает одну за другой открывать запертые двери, вводит в неизвестные тебе забытые комнаты и залы, спускается в подвалы, поднимается на башни, раздергивает занавески на окнах. Ты чувствуешь себя как беспутный наследник, который и не подозревал, какой большой замок ему достался, и был готов прожить всю жизнь в двух-трех небольших комнатенках.
Закончив занятия с детьми, мы с Пелагием отправлялись за город. Иногда кто-нибудь из родственников присоединялся к нам. Когда местные жители указали Пелагию на дом, в котором — по преданию — жила христианская мученица Лючия, сама матрона Проба решила забыть о своих больных суставах и совершить короткое паломничество. Показали нам также могилу Архимеда и катакомбы первых христиан.
Но больше всего мы полюбили развалины старинного греческого театра, который, по слухам, был построен восемь веков назад. Ветер распоряжался нами, как театральный смотритель, указывая, в каком ряду нам сегодня отведены места. Пустая сцена, пустое беспарусное море вдали, пустое — без птиц — небо наполняли душу готовностью к чему-то высокому, необычному. Не в такой ли возвышенной пустоте услышала великомученица Лючия божественный зов сто лет назад? Но и в гневе ее отвергнутого жениха мне виделась какая-то глубинная черная правота. Если твоя невеста отвергает тебя, чтобы посвятить себя Богу, — тут есть к чему приревновать.
Что оставалось для меня навеки непостижимым — ярость толпы. Почему обет девственности, данный слабой девушкой, мог вызвать такую ненависть? Чей извращенный ум мог придумать для нее унизительнейшее наказание — продажу в бордель? Не дымящаяся ли кровь быков, веками приносившихся в жертву на алтаре тирана Гиерона (развалины его еще торчали справа, на фоне морской пены), ударяла в голову жителям Сиракуз, туманила разум?
Силы быстро возвращались к Пелагию. Его походка снова стала легкой и быстрой, похожей на разбег перед взлетом. Он был радостно возбужден предстоящим плаванием в Африку, говорил, что видит в этом перст Божий. Давно уже мечтал он о встрече со знаменитым епископом Августином — и вот судьба откликнулась и приблизила исполнение его мечты.
Многие ранние писания Августина из Гиппона Пелагий мог пересказывать близко к тексту, цитировал большие куски наизусть. Но вот некоторые последние эпистулы приводили его в смущение. Он был уверен, что Августин при личной встрече сможет рассеять его недоумения, разъяснить, что он имел в виду. А лучше всего, если бы выяснилось, что это все лишь ошибки или грубая отсебятина переписчиков.
— Я просто не верю, — восклицал Пелагий, — что человек, высказывавший такие глубокие мысли о соотношении божественной благодати и свободной воли человека, может упасть в западню догмата предопределения. Поверить, что Господь мог еще до рождения предопределить одних людей к вечному блаженству, а других обрек на вечную муку, — что может быть чудовищнее этого? Это был бы не Всеблагий Господь, а какой-то безжалостный тиран. Разве возможна любовь к такому Богу?
…Нет, — говорил он в другой раз, — епископ Августин любит Бога горячо и искренне, в этом не может быть сомнения. Он не может не видеть, что Господь не станет наказывать человека без вины. А если есть вина, значит, человек имел возможность поступить так или иначе. Даже прегрешение Адама и Евы в раю было свободным деянием, проявлением свободы воли — бесценного дара, которым Господь выделил нас, отличил от прочих тварей. Но многие священники нарочно запутывают верующих, пытаются уверить их, что грех Адама и Евы состоял в плотском совокуплении. Как это может считаться грехом, если Господь с самого начала сказал им: «Плодитесь и размножайтесь и наполняйте Землю»? «Не ешьте плодов с Древа познания добра и зла» — вот какой приказ был нарушен. Непослушание — вот в чем состоял первородный грех. Но вообразить, что за один этот проступок Адама и Евы все их потомство будет безжалостно наказано до скончания времен? Тиран Гиерон — и тот не был бы способен на столь бессмысленную жестокость.