В это время глаза Атаулфа закрылись, и он начал падать на руки подоспевших телохранителей. Они прислонили его рядом со мной к соломенной копне, сняли шлем, начали быстро и умело бинтовать голову. На меня они поглядывали со злобой, на вопросы не отвечали.
Лишь к вечеру того дня пришедший в себя Атаулф рассказал мне, что на нас напал предатель Сарус. Что, подкупленный императором Гонорием, он пытался отбить меня и таким образом избавить императора от необходимости вести переговоры с визиготами. И лишь подоспевший с кавалерийской турмой Аларих спас нас всех от плена и гибели. Только тогда, вспомнив трупы, валявшиеся между палаток, на валу, перекатывавшиеся в ручье, я испытала острый толчок вины.
Но в тот первый момент, впивая счастье вернувшейся жизни, глядя на поднимающийся к небесам туман и на воина, лежащего рядом со мной на соломенном ложе, закапанном моей и его кровью, и потом — на возникшего рядом всадника, на его искаженное яростью лицо, в котором с трудом можно было узнать короля визиготов, я беззвучно повторяла лишь одно: «Спасена… Спасена рукой Господней… Господи, как безгранична благость Твоя…»
Но вряд ли небеса могли услышать мою тихую благодарственную молитву сквозь дикий крик, вылетавший из тысячи глоток:
— На Рим! На Рим! На Рим!
(Галла Пласидия умолкает на время)
НЕПОЦИАН О ПАДЕНИИ РИМА
Какие только слухи не расцветали потом на римских базарах! Одни говорили, что несколько десятков обиженных хозяевами рабов сговорились и открыли ночью визиготам Саларийские ворота. Другие уверяли, что визиготы сами выбили ворота тараном и ворвались в город по всем правилам штурмового искусства. Доносы с обвинениями в измене еще долго шли в суды: сосед обвинял соседа, слуга — хозяина, должник — кредитора, наследник — зажившихся родителей.
Назывались также имена сенаторов, епископов и римских аристократов. Я своими глазами видел донос на Фалтонию Пробу, которая якобы впустила врагов, чтобы избавить жителей Рима от мучений новой осады. У моих викомагистров даже глазки загорелись. Но, увы, выяснилось, что Фалтония Проба в то лето все еще жила в Африке.
Что касается меня, разгадка была ясна мне с самого начала. Просто священники визиготов открыли секрет управления демонами, обитавшими в Риме. А дальше было не так уже важно, чьими руками демоны откроют ворота: изменников-рабов, трусливых сенаторов, сострадательных матрон.
О, как я помню это раннее утро 24 августа, года 410-го по Рождеству Христову!
Какая-то неведомая сила заставила меня подняться на рассвете, отправиться на службу раньше времени. И что же я увидел, подходя к знакомому зданию 16-й магистратуры 7-й муниципалии города Рима?
Двух главных викомагистров, моих многолетних начальников, набросавших за эти годы в мою душу столько обид и унижений, сколько не вместила бы никакая помойка.
Но в каком необычном и недостойном виде!
Словно готовясь к участию в олимпийском забеге, почтенные викомагистры неслись мне навстречу, подобрав балахоны, выпучив глаза, задыхаясь, шипя, обливаясь потом.
И сразу позади них я увидел толпу.
Нет, она не гналась за моими бесценными бегунами. Она что-то деловито и увлеченно готовила у распахнутых дверей магистратуры. Я уже был совсем близко, когда спины раздвинулись и на куче папирусов и вощеных дощечек выросли первые огненные цветочки. Из соседних домов выбегали невыспавшиеся обитатели.
— Что? Что здесь происходит? Поджог?
— Бегите за пожарными!
— Мой дом уже горел, я не выдержу второго пожара!
— Стой! Не надо пожарных!
— Дай сгореть дотла!
— Нет лучшего топлива, чем долговые книги!
— Дайте понюхать дым моих налогов!
— Спасибо визиготам, вовремя явились!
— Они уже около Диоклетиановых бань!
Так вот оно что!.. Визиготы ворвались в город. И чернь сразу обнаглела. А сколько нам твердили о неприступности городских стен, о непробиваемости железных ворот. Обещали, что запасов хватит в этот раз на годовую осаду. Даже я поверил этому и не пытался улизнуть из города. Но терпение варваров, видимо, истощилось.
Улица вокруг меня вскипала, бурлила. Я шел наугад, поближе к стенам, чтобы не быть затоптанным в свалке. Меня поражало, что никто не боится, не спешит спрятаться от врага, забиться где-нибудь в подвалах и погребах. Только богатые дома стояли наглухо запертые, омертвевшие от страха. Около одного скопилась кучка возбужденных женщин. Им удалось взломать ставни в лавках нижнего этажа, и они, хохоча, растаскивали из них посуду, ткани, светильники, благовония.
Все же за акведуком Вирго толпа стала редеть. Я осторожно выглянул из-за угла дома на виа Фламиния. Она была пуста в оба конца. От храма Божественного Адриана донесся глухой шум. Стая уличных мальчишек рассыпалась по мостовой, что-то проверещала и тут же исчезла.
И тогда я увидел их.
Шеренга за шеренгой, спокойно и неумолимо, колонна визиготов выходила на виа Фламиния из боковой улицы. Их короткие копья щетинились во все стороны, щиты прикрывали идущих сверху черепашьим панцирем. Но никто не смел бросить вызов этому стальному дракону. Ни одного солдата из городских когорт не было видно на опустевших улицах, ни один камень не полетел в них с крыш.
Все ближе подходили они к моему углу, все яснее мог видеть я их загорелые лица и неодолимые бицепсы, выглядывавшие из-под железных наплечников. Я чувствовал, что впадаю в какой-то дионисийский экстаз. Мне хотелось, чтобы колонна перешла на бег, чтобы ринулась вперед, круша все на своем пути. Мне хотелось броситься на мостовую перед ними и дать затоптать себя до смерти. Мне хотелось лечь ничком и замереть в ожидании, раздвинув ноги.
Но визиготы, наоборот, вдруг замедлили шаг. По вековой римской кладке впервые хлестнули команды на чужом языке. Начальник отряда, сверяясь с каким-то планом или списком, указан солдатам на несколько домов. Они рассыпались, занимая посты у дверей.
На виа Фламиния тем временем выезжали грузовые подводы, вьючные мулы, небольшой таран на колесах. Железный наконечник его был отлит в форме бараньей головы. Первая дверь не выдержала и десяти ударов бараньих рогов, рухнула внутрь.
Солдаты, прикрываясь щитами, вошли в дом.
Вскоре оттуда стали доноситься женские вопли и детский плач. Из дверей, над солдатскими шлемами, из рук в руки, потекли ковры, статуэтки, узорные светильники, украшения из бронзы и кости. Самую дорогую добычу относили к походному сундуку, стоявшему у ног командира, и казначей аккуратно вписывал в пергаментный реестр каждую золотую монету, каждую пару серег, каждый браслет.
Нет, не такого я ожидал. Слишком это напоминало обыденные конфискации, которые наши приставы проводили сотни раз по моим доносам. Правда, нам не было нужды выбивать дверь тараном. Зато волна страха от нас разливалась дальше и выше, погружала в немой ужас весь квартал.