– Вечер вам добрый, сударыня. Тут вот какое дело, я этого вашего неумеху и простофилю сегодня упустил. Опростоволосился, можно сказать.

– Не верю, Егор Григорьевич.

– Спасибо за веру в меня. Упустил я его, конечно, лишь на время, но и это меня обеспокоило. Он от вашего дома ушел уже затемно. Я за ним последовал, что было несложно. Довел голубчика до дверей Первой градской больницы. А вот там, внутри, и потерял на время.

– Там столько всяких коридоров и лестниц, что немудрено.

– Мудрено, сударыня, мудрено, если делаешь все правильно. Так я вроде правильно и делал. Но упустил. Если без подробностей, то довел он меня до такого места, откуда мимо меня выйти ему было невозможно. Но пропал, хоть я там все и осмотрел. И объявился почти час спустя, тоже нежданно.

– Это не мертвецкая была?

– Вот, я ж говорил, а господин штабс-ротмистр не верили. Точно сказали, рядом с мертвецкой все происходило.

– Значит, он у кого-то, кто там служит, прятался.

– Да мне это тоже на ум приходило. И ведь не просто чаи гонять туда приходил, хотя за столом, судя по запаху спиртного от него, он там посидел. С докладом он там был. А я отчего на этот разговор напросился? За этим бедолагой в котелке следить уж смысла не стало. Теперь правильнее за тем, кому он визиты наносит, проследить бы. Не подскажете мне, кто или хотя бы каков с виду тот человек?

– Не могу утверждать, но мне кажется, что человек этот лыс, остатки волос по бокам головы и на затылке тщательно сбривает, ростом невысок, близорук и носит пенсне. Что еще? Лоб высокий, нос не крупный и не маленький, слегка картошечкой. Рот крупный, но губы тонкие. Служит при мертвецкой и скорее всего не простым санитаром, а доктором или прозектором [73] . Или патологоанатомом.

– Вот и спасибо большое. У меня более вопросов нет, с этакими приметами я его уже с утра вычислю и похожу за ним. Глядишь, он меня на кого важного выведет.

– Он и сам не последним человеком в той шайке должен быть.

– Хорошо бы. Тут вот господин штабс-ротмистр велит кланяться вам и еще раз извиняется за то, что был груб с вами.

– Передайте ему трубку, пожалуйста.

– Передаю, до свидания, сударыня.

– Я еще вот что хотела сообщить. Раз вы получили подтверждения моим словам, то поверите и тому, что я сейчас скажу вам. Возглавляет всю шайку человек, что одно время был известен вашим службам под именем Круглов Евгений Савельевич и под кличкой Шмель. Какое имя у него сейчас, я не знаю, а вот новую кличку слышала. Трупоед.

– Что? – закричал штабс-ротмистр. – Ох, простите, что вскрикнул и вас мог напугать. Дарья Владимировна, умоляю вас держаться от этих людей как можно дальше. Я завтра постараюсь приставить к вам своего человека, может, не столь умелого, как наш Фролов, но вполне надежного. Но вы уж и сами…

– Я поняла. Раз он вам известен и раз уж вы при одном его имени вскрикиваете, стало быть, он крайне опасен. Постараюсь глупостей не делать, опрометчиво себя не вести. В гимназию и повсюду стану ездить на своей коляске. Оглядываться по сторонам стану. Вроде все.

– Вот и замечательно. Спокойной вам ночи.

Я пошла в кабинет, собрать тетради на завтра. Там мне попалось резюме Осипа Ивановича. И тут я вдруг поняла, что меня в нем смущало. Семен Ясень не мог быть сыном Людмилы Станиславовны!

Нужно срочно дать телеграмму в Томск, попросить Петю узнать и об этом студенте все, что только возможно.

Я стала собираться, но вспомнила о своем обещании не выходить из дому без сопровождающих. Села за стол, написала пару строк и попросила горничную сходить на телеграф. Минут через пять в квартиру позвонили, открыла дверь Антонина Васильевна.

– Дарья Владимировна, – сказала она, – вам принесли телеграмму. От Петра Александровича.

36

Мы устроились в кабинете Осипа Ивановича и поджидали появления старого полицейского.

– Он весьма пунктуален, так что ждать нам недолго, – сказал адвокат и тут же ответил на стук в двери: – Входите, Никанор Андреевич.

В комнату вошел дряхлый старичок, тяжело опирающийся на трость. Показалось даже, что он поскрипывает передвигаясь. Осип Иванович кинулся помогать ему раздеться. Старичок, отдав свою потасканную шинелешку и вполне еще новый картуз – а мне уже начало казаться, что все филеры до единого непременно должны носить на голове котелок, – болезненно повел плечами и захромал в сторону кресла. Я не выдержала и рассмеялась.

Никанор Андреевич глянул на меня с укоризной и выражением детской обиды.

– Это вы с чего, сударыня, в смех ударились? – прокряхтел он. – Или я чего не этак, как подобает, сделал?

– Много чего вы не этак, как подобает, сделали, – ответила я. – Постучали куда как энергично, двери сами открыли, а они тяжелые, этакому старцу, какового вы недурно играете, столь просто с ними не управиться. Руки у вас трясутся, а трость, перед тем как начать раздеваться, вы очень ловко сумели прислонить к стойке вешалки. Ну и еще всякое, хотя там уже совершенные мелочи и пустяки.

– Ох, ох, ох! Старость – не радость, – прошамкал Никанор Андреевич и, выпрямившись, легко подошел ко мне, протянул ладонь, в которую я вложила свою. Сыщик галантно поцеловал мою руку и развел своими руками:

– Проигрался я тебе, Ося! – звонко произнес он. – Зря не поверил, что с первого взгляду разоблачен буду. А большая часть народу таким моим театрам верит! Но… Обещанное с меня причитается, а ты уж удружи и угости покуда из своих запасов.

Старый сыщик выглядел на свой шестидесятипятилетний возраст, но при том казался вполне крепким, двигался легко, пусть и видно было, что раньше двигался уж наверное еще легче. Умостившись в кресле и дождавшись, пока Осип Иванович поднесет ему полную весьма вместительную рюмку с коньяком, он поблагодарил хозяина и улыбнулся мне.

– Ох и интересны вы мне, Дарья Владимировна! – сказал сыщик, глядя на меня с умилением. – Мне вот даже возжелалось и за вами слежку устроить, чтобы узнать получше. Прелюбопытное это дело – за людьми наблюдать, пусть не всякий человек интересен сам по себе. Но вот, к примеру, начнешь наблюдать да факты собирать, и все резко меняется. Был тот человек для тебя никто, бывает даже имени поначалу не знаешь, а через время он тебе близким знакомцем кажется, словно ты с ним рука об руку, пусть не по-родственному, но уж по-соседски точно, жизнь прожил.

Никанор Андреевич вновь взял в руки рюмку:

– Вот этак смотришь поначалу на просвет и чаще всего не столь уж все прозрачно, как сия жидкость.

Он опрокинул рюмку в рот, с удовольствием покатал коньяк на языке и проглотил все разом, хоть и была рюмка с иным стаканом сравнима.