В гимназии Огнева и Эрисман снова предприняли попытку завлечь меня в тайное общество, но я ловко сменила тему и стала рассказывать о журфиксе у Клары Карловны. Потом Зинаида отправила швейцара за пирожными, и о тайном обществе на время было забыто.
До дома мне недалеко, и я почти всегда возвращаюсь пешком. А тут погода разыгралась настолько, что я решила продлить свою прогулку и свернула на Садовое кольцо. Солнце грело почти по-летнему, а порывистый ветер то и дело срывал с деревьев остатки желтых и красных листьев, бросал их под ноги, а я не отказывала себе в удовольствии загребать опавшую листву кончиком ботинка. Ну и смотрела больше под ноги, чем вперед или по сторонам, а потому едва не столкнулась с недавним нашим знакомым поэтом, с которым мы так и не удосужились представиться друг другу. Я уже собралась обрадованно поприветствовать его, потому что и он шагал, уткнувшись взглядом себе под ноги, но заметила, что настроение у него не слишком подходящее для случайных встреч. Выглядел он очень бледным, под глазами залегли черные тени, весь какой-то осунувшийся. Я передумала его окликать, но тут он сам увидел меня, сначала скользнул взглядом, как по незнакомой, но тут же признал, через силу улыбнулся и поздоровался хриплым голосом, словно был простужен.
– Уж не заболели ли вы? – спросила я, ответив на приветствие.
– Пожалуй, что нет, – чуть невпопад ответил он. – Просто несколько рассеян. Бреду в поисках некоего символа или знака судьбы.
– Неужто стихи сочиняете на ходу?
– Ох, сударыня, мне нынче не до поэзии! Как прекрасна была жизнь еще позавчера!
– Не говорите этих слов, пожалуйста, а то их не столь давно произносил один мой знакомый, и повод у него для них был самый печальный.
– Да? – удивился поэт, задумался слегка, и его взгляд чуть прояснился, только во взгляде этом, обращенном на меня, стала отчетливо видна некая смутная надежда. – А каков же повод был у вашего знакомого произносить эти самые слова, если это, конечно, не секрет? – спросил он после долгой паузы.
– Не секрет, – вздохнула я не над самым приятным в моей жизни воспоминанием. – Был убит человек, у которого он служил и с которым был довольно близок. А его самого обвинили в убийстве.
– Не может быть! – воскликнул мой собеседник. – Не может быть! А чем там дело завершилось?
– Завершилось все благополучно. Если не считать, что смерть не чужого вам человека все равно оставляет глубокий след в душе.
– Сударыня! – загорелся поэт. – Очень может быть, что мои поиски не пропали втуне. Может быть, вы и есть тот самый, искомый мною знак судьбы! Ох, господи, что ж меня на высокий стиль потянуло?
– Вот это должно быть вам виднее, отчего вы стали изъясняться столь высокопарно, – улыбнулась я в ответ. – Но, похоже, что вам необходимо чем-то важным поделиться?
– Так оно и есть! Так оно и есть! Дело в том, что меня самого обвиняют в убийствах!
Тут уж я опешила, никак не ждала этакого поворота в разговоре:
– В убийствах? Даже так?
– Именно что так!
– Что ж, если вы полагаете, что вам стоит высказаться, то я со всем вниманием выслушаю вас. Только давайте не будем стоять на месте.
– Да-да, давайте не будем стоять. Вам в которую сторону? Так я вас провожу!
Мы прошли шагов пятьдесят, может быть, больше, прежде чем он заговорил, видимо, из-за сумбура в голове не мог понять, с чего начинать.
– Дело было так… Позавчера… а кажется, что уже сто лет прошло, а было все позавчера! Так вот, третьего дня вечером я зашел навестить одного приятеля, и засиделись мы почти до утра. Ну, знаете верно, как бывает? Заспорили об одном, переключились на другое, увлеклись спором, а за окном уже светать начинает!
Я кивнула, но, не удержавшись, спросила:
– А о чем спорили, если не секрет?
– Да какой уж секрет. О французах, Бодлере [20] , о наших поэтах, о поэзии, если одним словом.
– Знаю я таких спорщиков. Правда, предметом споров у них обычно служат сочинения господина Шекспира.
– Вот, вот. О нем мы тоже порой вспоминали и спорили до крика, до хрипоты в голосе. Даже про вино забыли, так оно и осталось не выпитым. Ну да это все не столь и важно, наверное. Ушел я от приятеля, как сказал уже, ранним утром, едва светать начало.
– То есть часов в шесть утра? – по привычке уточнила я.
– Может, чуть раньше. Идти было недалеко, да, по правде сказать, и денег на извозчика у меня не было, вот и отправился я на своих двоих. Так что пришел я домой уже после шести. Еще думал, как бы не разбудить тетушку, она моих поздних приходов не одобряет, но если прокрасться тихо, то может про это и не узнать. Я тихонько так вставляю ключ в замочную скважину, и тут дверь распахивается, на пороге полицейский чин! Хвать меня за руку и потащил внутрь. А там народу полно, по большей части из полиции. Самый главный спрашивает меня грозно, мол, кто таков? Я назвался, а он засмеялся нехорошо и говорит: «Что ж, это разумное решение – самому нам сдаться!» Слово за слово, и я понял, что ночью была убита моя тетушка и что меня обвиняют в ее убийстве! Я поначалу пришел в дикий ужас, но вскоре сообразил, что как ни печально для меня известие, но и о себе нужно подумать. Ну и рассказал, что всю ночь, да и весь вечер накануне провел у приятеля. Даже сам предложил проверить это немедля, а то вдруг он, несмотря на бессонную ночь, куда-то отправится, и придется мне ждать оправдания, сидя в кутузке.
Тут он снова умолк, видимо, переживая все свалившиеся на его голову потрясения.
– Непросто вам пришлось, – постаралась я его подбодрить ничего не значащей фразой, но сказанной с сочувствием.
– Да нет, не так уж и непросто. Разве что в первые минуты, потом, как начал головой соображать, полегчало. А вот дальше по-настоящему непросто стало. Прибыли мы на полицейском фаэтоне [21] к дому моего приятеля, а там, не поверите, уже полиция! И его тоже убили!
Вот тут и я вздрогнула от неожиданности, даже глянула на поэта с подозрением – уж не розыгрыш ли это такой страшный. Но было совершенно не похоже на розыгрыш.
– Представьте себе, за час с небольшим, ну пусть за неполные два часа, я узнаю о двух смертях. Я на некоторое время соображать совершенно перестал: меня спрашивают, а я и ответить не могу. Так что понял, что меня и в этом убийстве обвиняют, далеко не сразу.
– Постойте, но как же это возможно? Либо вы были дома, либо в гостях!
– Ох! По их словам, очень даже возможно! Мне очень убедительно это объяснили. Вот еще бы припомнить, как в точности? А! То, что я пришел поздно, известно. Тетя кого-то там принимала, и прислуга ушла почти за полночь. Ну и то, что моих поздних приходов тетя не одобряет, прислуга поведать не забыла. Может оттого, что я не имел возможности на праздники никаких подарков делать, может, по наивности. Скорее первое, потому как прислуга считала меня приживалой, нахлебником, а стало быть… Да это неважно!