Месяц прошел, хвала Господу, в заботах и хлопотах, которые отвлекали меня, возвращали сердцу возможность разжиматься порой и возобновлять нужное биение в груди. Заняв денег у Ивана Курицына и Кара Бешмета, я купил домик с садом в деревне Сокольники, на полпути между Кремлем и Малыми Мытищами. Эта деревня тоже стоит на реке Яузе. Поэтому в день свадьбы родители невесты со служанкой Катей, их друзья и соседи спустились от их дома на ладьях и стругах.
Отцу Денису уже не раз доводилось венчать вдов и вдовцов. В местной церкви все делалось по его указаниям. Заплетать волосы в две косы, оборачивать их вокруг головы и потом покрывать кокошником Людмиле не пришлось - этот обряд был только для девиц. Но брачные венцы на нас возложили: мне - на голову, а ей - на левое плечо. При венчании отец Денис прочел сто двадцать седьмой псалом:
"Блажен всякий боящийся Господа, ходящий путями Его! Ты будешь есть от трудов рук твоих; блажен ты и благо тебе! Жена твоя, как плодовитая лоза, в доме твоем; сыновья твои да будут, как масличные ветви вокруг трапезы твоей. Так благословится человек, боящийся Господа!"
Потом обернулся ко мне и спросил:
- Ты берешь молодую и милую. Будешь ли любить ее в радостях и бедности? Не будешь ли издеваться над нею и поступать с ней грубо? Если она состарится, сделается немощною или больною, то не покинешь ли ее?
Голос у меня вдруг стал хриплым, но все же я сумел сказать громко и твердо:
- Никогда не покину!
Тогда отец Денис обернулся к Людмиле, пропустил положенное начало - "ты еще молодая и неопытная" - и спросил:
- Будешь ли жить с мужем в согласии, как следует доброй жене? Будешь ли смотреть за хозяйством? Пребудешь ли ему верною, когда он состарится и ослабеет?
И она негромко ответила: "Да, да..."
При выходе из церкви нас осыпали хмелем и конопляным семенем. Из церкви все перешли в мой новый дом. Там уже было накрыто на столах угощение: яблоки и груши, изюм, пряники, караваи свежего хлеба, сыр и масло, орехи и яйца, вино и мед. Тут под крики "горько" жениху было дозволено поцеловать молодую жену в губы.
Дальше я плохо помню.
Как ты можешь догадаться, веселье и шум скоро заполнили горницу. Но помню, что вдруг все стихли и голос Людмилы, как цветок на длинном стебле, взлетел над головами гостей:
А я про тебя, душа моя, терзаюсь всегда!
Не вижу я в ноченьке спокою часа.
Казалась мне ночушка за белый денек,
А вы, мои частые звезды, за белую зорю,
А батюшка светел месяц за красное солнце.
Я лесом шла ко милу дружку
Казалось мне, лишь шелкова травушка
Сплетает мой след; лавровый листок,
Лавровые листочушки в голове шумят.
Ах, не шумите вы, лавровые листочки, в моей голове!
И так мое сердечушко изныло во мне.
По местным обычаям, молодых кладут в нетопленой комнате, на постель из пшеничных снопов. Почему "нетопленой", спросишь ты. Может быть, для того, чтобы крепче обнимались?
В роли дружек у меня на свадьбе были Иван Курицын и Кара Бешмет. Им следовало всю ночь разъезжать с обнаженными саблями вокруг дома, отгонять злых духов. Но, видимо, вишневый мед, приготовленный Людмилой, был слишком крепок: уже через полчаса их пьяное пение и стук копыт за окном стихли. Мы с Людмилой остались наедине.
Благопристойность требует, чтобы я стыдливо умолк тут и перескочил сразу к следующему утру, к обязательному походу в баню и продолжению свадебного пира. Могу лишь добавить очевидное: в нашем случае не было нужды оставлять в спальне вино в кубке с просверленной дырочкой. Но иконы, конечно, все были завешены красивыми полотенцами.
Прощаюсь с тобой, дорогая сестра, и верю, что ты будешь рада моему счастью, ниспосланному мне по безмерной милости Господней!
Твой - когда-то Стефан Златобрад, - а ныне
Степан Юрьевич (по отцу - Иржи) Бородин-Червонный.
Эстонский дневник
Господи, в сотый раз взываю к Тебе все с тем же вопросом: КТО Я?
Творение Твое по образу и подобию Твоему или бренный прах и тля мимолетная?
Когда я гляжу на ладонь свою, на кожу, под которой так дивно несется красная кровь, вдоль суставов и жил, столь искусно сплетенных Тобой, что никакой ювелир не сумеет повторить этот строй и рисунок, - как я могу поверить учащим о бренности и ничтожности плоти?
Когда мой глаз - это хитроумнейшее непостижимое устройство Твое - ловит свет далеких звезд или многоцветье крыла бабочки, как я могу ответить презрением на столь дивный подарок?
Нет, нет и нет!
Тело мое есть творенье Твое, и я не стану слушать аскетов и постников не буду стыдиться ни одной части его, так любовно сработанной Тобою.
Да не устыжусь я ни твердого черепа своего, блестящего первой пролысиной на макушке. Ни ушей, торчащих на морозе, как два красных фонаря. Ни носа, полного защитных соплей, ни слюны во рту, ни мокрого языка своего, ни жадных зубов.
Не устыжусь ни бороды своей, ни усов, ни волос на груди - зачем-то Ты наделил нас ими, забыв объяснить - зачем.
И соленый пот пусть стекает по коже моей, защищая ее от солнечного жара.
И в чреве моем да сгорает исправно хлеб Твой насущный и шлет тепло до кончиков пальцев, как печь шлет тепло в самые дальние углы дома.
И тайного стебля не устыжусь, твердеющего от напора семени в нем, жаждущего прорасти новым человеком на старой земле.
А не устыдившись себя - стану ли со стыдом взирать на тело Богоданной жены моей?
Не устыжусь ни плеч ее прекрасных, сияющих в полумраке. Ни горячих грудей, за которые вступают в схватку мой рот с моей же ладонью. Ни бедер крутобелых под рукой моей, скользящей, как санки, вверх и вниз, с замиранием сердца. Ни чресел, открытых, как цветок для шмеля.
Кто как не Ты создал нас друг для друга?
Кто как не Ты свел нас, таких малых, в такой бескрайней Вселенной? Дал отыскать друг друга и стать как одна плоть?
Да славится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да сбудется оно в телах наших на земле, как и в душах на небе!
Аминь!
Владиславу Ольгирдису, в Вильнюс
из Москвы, лето 1483
Досточтимый брат Владислав!
В предыдущем письме я уже сообщал Вам о главных переменах в своей жизни: женитьба и покупка собственного домика в московском посаде. Благодарю за присылку денег - они почти покрыли мой долг друзьям, одолжившим мне нужную сумму. Не буду утомлять Вас подробностями. Судьба скромного подьячего в Посольском приказе не должна засорять скрижали мировой истории, которые Вы собираете в своих сундуках. Даже если этот подьячий воображает, что Господь послал ему совершенно исключительное счастье, какого до сих пор не сподобился ни один смертный, лучше ему сидеть тихо в своем счастливом полузабытьи и время от времени напоминать себе, что ничто на этом свете не длится вечно.