– Твой брат умен и очень предупредителен, – молвил Тревельян. – Он так угадывает наши желания, точно способен видеть сквозь стол.
– Мой брат уже немолод, и у него нет наследника, – ответила Чарейт-Дор. – Вся надежда на меня и на тебя.
«Тут ты промахнулась, милая», – подумал Тревельян, но вслух сказал: – Но я ведь не нобиль, моя прекрасная госпожа. Я всего лишь бедный бродячий рапсод.
– Ты – мужчина с берегов моря Треш. Чистокровный, что редкость в наших краях, и это значит очень многое. – Она с нежностью потрепала его бакенбарды. – Будь у моего брата такое украшение на лице, он поговорил бы с Аладжа-Цором. Так поговорил бы, что этот гнусный пац отправился бы в путешествие к Оправе Мира!
Они медленно спускались по лестнице на второй ярус. Начал накрапывать дождь, но, против ожидания, Чарейт-Дор не торопилась под крышу.
– Твой брат не кажется боязливым человеком, – заметил Тревельян. – Странно, что он позвал рапсодов, а не разделался с Аладжа-Цором сам. Он мог бы воззвать к правосудию Светлого Дома… мог бы потребовать солдат… Тем более что они скоро будут здесь – те, что идут в Манкану.
Чарейт-Дор остановилась и удивленно уставилась на него. Тонкая туника женщины намокла под дождем, облепила высокую грудь, обрисовала бутоны сосков.
– Ты… ты не понимаешь? О Тен-Урхи, поистине ты явился к нам из очень далеких краев! Или ты так увлечен своими песнями и поиском древних легенд про Уршу-Чага, что мирские дела не трогают твой ум!
– Скорее второе, чем первое, – сказал Тревельян, чувствуя, как струйки текут за шиворот и по спине. – Я не понимаю. Так объясни!
– Аладжа-Цор – один из Восьмисот. Больше того, его семья из Нобилей Башни! Его отправили сюда в изгнание за какой-то проступок – кажется, он дрался с благородным из Светлого Дома и убил его или ранил… Он наказан, но здесь ни один чиновник не осудит его, ни один солдат не станет с ним сражаться, ибо род его высок. Он занял крепость на границе с Манканой, набрал воинов и вытесняет Раббана из наших фамильных владений. Ты о таком разве не слышал? Приходит знатный человек из Семи Провинций, выбирает место получше, город побогаче, селится там – и через несколько лет он уже правитель. Потому ли, что прежний умер вместе с наследником, или потому, что он женился на дочери прежнего владыки. – Она помолчала и тихо добавила: – Или на его сестре…
Они спустились во внутренний дворик, засаженный пальмами, и стояли теперь под дождем, не прячась от прохладных струй. Тревельян взял женщину за руку.
– Тебя он не получит, клянусь в том милостью Трех! Я понял, моя госпожа. Светлый Дом не хочет помочь, соседи боятся, и самому опасно поднять руку на Нобиля Башни… И тогда призывают стражей справедливости, так? Стражи приходят и делают кровопускание наглецу. Но если у него сотен пять воинов, стрелки, колесницы и метательные машины, стражи могут не справиться. И что тогда?
– Воины тут ни при чем, – тихо сказала Чарейт-Дор. – Ни один нобиль не откажется от поединка. Эта потеря чести. – Она запрокинула лицо и вдруг рассмеялась. – Ты утомил меня своими разговорами, Тен-Урха! И я вся мокрая! Мы оба мокрые, и нам надо выпить вина и согреться! В моей опочивальне есть бассейн с теплой водой, совсем маленький, только на двоих… Книгохранилище – там, – она показала на входную арку справа, – а мои покои – тут. Куда пойдем?
– Конечно туда, где можно согреться, – сказал Тревельян и подхватил ее на руки.
Шагая по лесной тропе следом за двумя проводниками, Тревельян размышлял о пользе традиций. Традицию не стоило путать с законом, ибо закон – творение властьимущих, которые корыстны, пристрастны и всякое дело хотят повернуть к собственной выгоде. Даже такое, казалось бы, благородное, как наведение порядка и законности в хаосе традиций и обычаев. Но этот хаос был фундаментальным, как беспорядочное движение мелких частиц, атомов и молекул, на котором держалась Вселенная с ее светилами, туманностями, планетами, со всем, что было мертвым и живым, от песчинки до амебы и от амебы до человека. Подчиняясь социальной термодинамике, хаотические поступки миллионов людей за многие тысячи лет, складываясь и вычитаясь, делясь и умножаясь, давали в итоге некое правило, полезное для всех. Глупая власть его отменяла, умная старалась как-то приспособить для себя, зная, что в данном случае запреты и отмены не сработают. Даже больше: явятся источником такого катаклизма, который им не пережить и даже не увидеть, ибо в самом начале волнений их вздернут на фонарь.
Империя являлась властью умной. Распространяясь по континенту, захватывая и подчиняя другие расы и иные страны, насаждая свой закон, она на первых порах стремилась не к тотальному господству, а к деловому соглашению. На фоне грядущих столетий война и насилие были явлениями краткими, после которых полагалось удержать проглоченный кусок, переварив его без желудочной колики. Самый удобный способ – договориться с местной знатью, и если не включить ее в круг избранных, то хотя бы приблизить к нему, давая гарантии права на власть, богатство и земли. Как все договора между сильным и слабым, этот тоже нарушался, но по-хитрому: год за годом, век за веком шла ассимиляция и вытеснение иноплеменных знатных семейств, когда через браки, когда прямым захватом отчего наследия или иными путями. Но этот процесс был сбалансирован: Империя не возражала, если самых наглых, самых злобных, творивших жестокости и бесчинства, делали на голову короче. Самоочищающийся организм должен вырабатывать гормон, который поглотит раковые клетки, убьет инфекцию, а тканям здоровым и чистым дарует бодрость. Таким гормоном, механизмом очищения, и было Братство. Десятки тысяч глаз во всех краях и странах, десятки тысяч рук, готовых взяться за мечи во имя справедливости, но лишь тогда, когда безмолвствовал закон. В такой момент певцы вдруг превращались в рыцарей, искоренявших зло с непревзойденным боевым искусством, ибо клинками они владели так же хорошо, как флейтами и лютнями. Будучи древней традицией, Братство стояло над законом, но не спорило с ним, не посягало на власть Империи, очевидно понимая, что какая-то власть нужна, а эта не хуже прочих. Так они и жили, странствуя по свету; рапсоды, музыканты, учителя, философы, а если нужно – судьи справедливости и палачи.
Может быть, что-то еще? – размышлял Тревельян. Какие еще функции упустили наблюдатели с Базы? Он вспоминал свой спор с Хурлиулумом в Рори и, хоть та беседа не внушала особых надежд, думал, что внедрение эстапов было бы эффективнее, если бы их поддержало Братство. Скажем, верховая езда… Отчего бы рапсодам не усесться в седла, ведь они так похожи на рыцарей!
Нет, не похожи, поправил он себя самого. Непоседы, сказал Хурлиулум, те, кого манят дороги, новые встречи, приключения… Еще – стражи справедливости… По сути, они истинные паладины без страха и упрека, тогда как земные рыцари сражались за власть, богатства, земли и почет. Каждый в отдельности и все вместе! Тевтонский орден, госпитальеры, рыцари Храма жаждали власти и земель и были уничтожены, ибо того же хотелось князьям и королям. Неизбежный конфликт… А здесь иное, подобное скорей традиции Востока, бродячим буддийским монахам, мастерам кунг-фу, защитникам обиженных…