Принесли мешок Тревельяна с сидевшим на нем зверьком, и тут же торопливо подбежали двое дюжих лодочников – видимо, Бин и Миор, на вид почти трезвые. Лат-Хор начал вполголоса давать им указания. Лодочники кланялись и чертили круги над сердцем. Потом выбрали одну из лодок у маленького причала и взялись за весла.
– Садись, рапсод, – произнес Лат-Хор. – Они знают, куда плыть.
Тревельян поклонился:
– Да будут милостивы к тебе Таван-Гез, Таванна-Шихи и Тавангур-Даш! Я ценю честь, которую ты мне оказал. Я сложу песню о некоем рапсоде, о мудром правителе Мад Эборна и взбалмошной девице, которая…
Лат-Хор сделал жест отрицания:
– Не надо песни! Пусть это дело останется между нами, и пусть никто не узнает о нем, как о монетке, брошенной в море. – Он сунул руку в свой кошель, серебряный кружок мелькнул в свете звезд и с тихим плеском исчез в волнах. – Не попадайся больше на глаза Лиане-Шихи. А если все же попадешься, наберись, рапсод, терпения и мужества и сделай с ней все неприличия, о коих говорится в Песнях Плотского Греха. В другой раз меня поблизости не будет!
Он расхохотался и пошел вверх по тропинке, сопровождаемый стражниками.
«Неглуп, очень неглуп, – заметил командор. – Я бы взял его вторым помощником».
«Почему не первым?» – спросил Тревельян, устраиваясь в лодке.
«Второй помощник имеет дело с экипажем, это работа психолога, и тут допустимы легкий характер и склонность к юмору. Первый замещает командира и должен выполнять приказы в точности. Не рассуждать, а выполнять все приказы вышестоящего начальства! Чувствуешь разницу?»
«Чувствую, – мрачно отозвался Тревельян. – Кандидат в первые помощники сунул бы меня в яму с пацами».
«Именно так, мальчуган, именно так», – хихикнул его Советник.
Гребцы навалились на весла, и лодка вышла в темное море.
Островов и островков в морских водах между Мад Эборном и столицей Мад Аэг насчитывалось, вероятно, сотни две или три. Самый крупный, размером в восьмушку Сицилии, не относился к этому архипелагу, так как лежал порядком западнее пролива, и плавание вблизи него было под запретом: остров Понт Крир являлся императорской резиденцией. Другие клочки суши, окруженные водой, не поражали размерами; у тех, что побольше, береговая линия составляла от десяти до пяти километров, а некоторые и островом не назовешь – так, торчит из воды утес, а на нем три пальмы да сосна. Но если поперечник островка равнялся хотя бы сотне метров, он был уже обитаем и, более того, оборудован по самому высшему классу: парк или сад, цветники, причалы, купальни, хозяйственные службы и вилла, какая кому по карману, иногда скромный домик на дюжину комнат, а иногда целый дворец. Островные усадьбы очень ценились среди имперской знати и людей торгового сословия; с одной стороны, уединение, покой и тишина, с другой – до Мад Эборна и столицы можно было добраться на парусном судне меньше чем за половину дня. Льстило и сознание того, что обитаешь, подобно Светлому Дому, на личном острове и что пейзаж вокруг такой же, каким любуется сам император: изумрудная морская гладь под сапфировым небом, белые пушистые облака и солнечный глаз Таван-Геза.
Ньорк, остров Уго-Тасми, торговца солью, был не из самых больших, однако вполне приличной величины – овал шириной в километр и длиною в полтора. Добирались к нему, сначала на веслах, а потом под парусом, часов шесть, и это плавание звездной ночью, в теплых тихих водах, под ласковым дуновением зефира, показалось Тревельяну чарующим – особенно после тех неприятностей, что грозили клеткой с пацами. Он вытащил лютню, коснулся струн, запел, и лодочники подхватили хрипловатыми, но сильными голосами. Спели подходящие к случаю серенады всех Семи Провинций, спели куплеты о лукавой танцовщице из Тилима, спели марш имперских солдат и песни китобоев с Архипелага. Затем Тревельян принялся расспрашивать Бина и Миора про Уго-Тасми, будущего своего хозяина, а еще о том, что связывает торговца солью с высокой персоной Нобиля Башни и правителя Фейнланда. Лодочники оказались парнями словоохотливыми и, как бывает среди слуг великих людей, знавшими все досконально – тем более что их господин гостил у торговца дважды в год и даже обменивался с Уго-Тасми письмами, а потому Бин и Миор плавали на остров часто.
С их слов получалось, что Уго-Тасми унаследовал богатство и доходный промысел от отца, а тот – от деда-простолюдина, державшего то ли гончарную, то ли стекольную мастерскую в Мад Дуире, городишке в Провинции Восхода, у Первого Разлома. Деду Уго-Тасми сказочно повезло: копаясь в предгорьях в поисках песка, а может, глины, он наткнулся на соляные залежи. Соль в Семи Провинциях была проблемой, ее везли из Этланда и Запроливья, с морских берегов, а также с севера, из Рингвара, где были солевые озера. Соль невысокого качества выпаривали из воды, и на вкус она казалась горьковатой, а каменная соль, найденная то ли горшечником, то ли стекольщиком, была намного лучше. Обычный человек доложил бы о своей удаче правителю Мад Дуиры, получил награду в десять золотых и успокоился на этом, но дед Уго-Тасми был не таков. Нашлись у него откуда-то деньги для первых разработок, после чего с караваном соли отправился он в столицу; соль продал, а из Нобилей Башни выбрал самого бедного и честолюбивого, потерявшего, в силу различных причин, родовые дворцы и поместья и даже пост правителя Фейнланда. К нему и пришел умный дед Уго-Тасми с нижайшей просьбой о покровительстве и компаньонстве. Теперь благородный Лат-Хор, потомок того нобиля, бедным себя не считал, ибо соль вернула его роду все утерянное, и земельные угодья, и должности, и дворцы. Так что его дружба с Уго-Тасми являлась не просто душевной склонностью, а была замешена на крепком коммерческом интересе.
Что до острова Ньорк, то удачливый горшечник, а может, стекольщик, приобрел его давно, лет пятьдесят назад, превратив со временем в уютное фамильное гнездышко. Нобиль, его высокий компаньон, облагородил землю каплей своей крови, и дед Уго-Тасми, а также его отец, счастливо жили и пристойно скончались в своем островном владении. Дед, злословили Бин и Миор, хоть был из тех, кому улыбнулась Таванна-Шихи, но вряд ли отличался благородными манерами, а вот его потомки, сын и внук, учились в самых знаменитых университетах и слыли людьми образованными. Если так, общение с солеторговцем обещает несколько приятных вечеров, решил Тревельян. Не исключалось даже небольшое расследование, ибо история рода Уго-Тасми могла быть связана с вмешательством извне – внезапное открытие, богатство и процветающий промысел напоминали последствия эстапа. Хотя, с другой стороны, все могло произойти естественным путем – и сама удачная находка, и хитрый маневр основателя фирмы. В технологическом плане тут ничего нового не просматривалось – в Империи были солеварни, и были ветряные мельницы с жерновами для дробления зерна, руды и что угодно. Почему бы не молоть на них каменную соль?..
Звезды померкли, восход расплескал по морю алые крылья, потом над линией горизонта поднялся яркий золотисто-оранжевый солнечный диск. Бин и Миор спустили парус и взялись за весла, направляя лодку в проход между рифами, вокруг которых плескала вода. Дальше открывались небольшая бухточка в форме подковы, песчаный пляж с купальней и башенкой маяка, линия пальм на заднем плане, а на переднем – причал с катамараном, парой яликов и двухмачтовым парусным судном, похожим на драгоценную игрушку. Едва лодка обогнула рифы, на башне затрубили, и где-то в середине острова, скрытой за пологом зелени, отозвалась вторая труба. Из помещения в низу башни выскочили трое молодцов, один помчался к пальмам и исчез, двое других заторопились к пристани.