А что может значить такая продажа для крошечного заведения вроде «Флакона Гермеса», даже говорить не стоило. Она обеспечит их финансово на долгие, долгие годы. Конфискация Пика полицией была бы для Гермеса тяжелым ударом, а ведь это, прямо скажем, первый удачный случай, какой ему подвернулся. Первый за всю его работу в этом вшивом заведении. «Ну и как же смогу я лишить его этой удачи?» – спросил у себя Тинбейн. Господи, да что же это будет за мерзость холодно воспользоваться случайным проговором Лотты в Эпплфордовом кабинете. Конечно же, тот и сам может продать информацию Рэю Робертсу, и за хорошие деньги. Но это вряд ли, не тот Эпплфорд человек.
С другой стороны, для собственного блага Анарха…
Но если полиция схватит Анарха, Себастьян поймет, что они всё знали, и сразу вспомнит о Лотте. И об этом никак нельзя забывать, если думать о каких–то с ней отношениях.
«Так кому же хочу я помочь? – спросил он себя. – Себастьяну? Или Лотте? Или – самому себе?»
Он поймал себя на мысли, что может теперь ее шантажировать, и пришел от этого в ужас. Но все же эта мысль как–то возникла. Просто сказать, когда увидимся с глазу на глаз, без посторонних, что перед ней стоит выбор. Она может либо стать…
«К акой кошмар, – оборвал свои мысли Тинбейн. – Шантажом принуждать к сожительству! Да кто же я после этого буду такой?»
Но с другой стороны, в конечном итоге совершенно неважно, что ты там думаешь, важно, что ты делаешь. Что нужно сделать, так поговорить об этом со священником. Кто–то ведь должен разбираться в сложных моральных проблемах.
«Отец Файн, – решил Тинбейн, – поговорю–ка я с ним».
Покинув кабинет Джорджа Гора, он тут же сел в свою патрульную машину, поднял ее в воздух и полетел во «Флакон Гермеса».
Это ветхое деревянное здание всегда его изумляло – совсем развалюха, но почему–то еще держится. За долгие десятилетия в его облупившихся помещениях перебывало множество различных предприятий. Прежде чем в этом здании разместился витарий, здесь был небольшой сырный заводик с персоналом из девяти женщин. А перед этим, как рассказывал Себастьян, здесь была мастерская, чинившая телевизоры.
Тинбейн посадил машину, соскочил на землю и вошел в дом. За столом с пишущей машинкой сидела Черил Вейл, секретарша и бухгалтер фирмы; она говорила по телефону, и Тинбейн, не останавливаясь, прошел дальше, во внутреннее помещение. Там он нашел их единственного торгового агента Р. К. Бакли, читавшего затрепанный «Плейбой», вечное его развлечение.
– Привет блюстителям порядка, – приветствовал его Р. К., блеснув белоснежной улыбкой. – Клеишь талоны за неверную парковку, как и всегда? – Он рассмеялся привычным смехом мелочного торговца.
– А где ваш священник? – спросил Тинбейн и оглянулся. Фейна вроде бы не было.
– На выезде вместе с остальными, – объяснил Р. К. – Они вышли на какого–то ожившего в Сан–Фернандо на кладбище «Кедровая балка». Скоро должны прилететь. Хочешь согума?
Он указал на почти полный бачок, к которому прикладывались все местные, когда делать больше было нечего.
– А вот как ты считаешь, – спросил Тинбейн, присаживаясь на верстак Боба Линди, что важнее, то, что ты делаешь, или что ты думаешь про себя? В смысле, что идеи, которые лезут в голову, но ты их потом не исполняешь, они что, тоже считаются?
– Что–то я тебя не понимаю, – сказал Р. К., откладывая журнал.
– Посмотри на это таким вот образом. – Говоря, Тинбейн помогал себе руками, пытаясь довести до собеседника смысл сказанного. Это было трудно, да и Р. К. был совсем не тот человек. Но уж лучше с ним говорить, чем вариться в собственном соку. – Ну, скажем, у тебя есть жена. Она же есть у тебя?
– Конечно есть, да ты и сам знаешь, – кивнул Р. К.
– Вот и у меня тоже есть. И теперь, предположим, ты ее любишь. Думаю, ты ее любишь, я вот свою люблю. И теперь, предположим, ты видел сон, и во сне ты совсем с другой женщиной.
– С какой другой женщиной?
– А с любой. С женщиной, и все. И ты с ней, с этой самой другой, в постели. В смысле, что во сне. Так это что, тоже грех?
– Это грех, – сказал Р. К., немного подумав, – если ты проснешься и вспомнишь сон, и тебе будет от этого приятно.
– Ну ладно, – продолжил Тинбейн. – Предположим, тебе пришла вдруг в голову идея, как кому–нибудь там навредить, обмануть его, но только ты этого не станешь делать, потому что он тебе друг. Понимаешь? Такого же не делают друзьям, так нас родители учили. Но нет ли греха в том, что мысль у тебя уже появилась, мысль, которую ты тут же отбросил?
– Не того ты выбрал собеседника, – сказал Р. К. – Вот дождешься отца Файна, у него и спрашивай.
– Да, но сейчас–то его здесь нет, а ты – вот он.
Проблема стояла ребром, она его буквально изводила, заставляла двигаться и говорить, заставляла следовать ее, этой проблемы, логике.
– У всех бывают иногда такие порывы, – сказал по раздумии Р. К. – Мне вот, скажем, Себастьяна так и хочется иногда шарахнуть, а Боба Линди так постоянно, этот Линди достанет кого угодно. И даже ведь иногда… – Он заговорил чуть не шепотом. – Вот эта Себастьянова Лотта, она же часто здесь вертится. Безо всяких особых причин, просто сидит и разговаривает. Вежливая такая, приятная, но иногда я смотрю на нее и бешусь. И ничего не могу с собою поделать.
– Она очень милая, – сказал Тинбейн.
– Милая, конечно, милая, милее не бывает, только что из этого? Милейшая девушка, о голову которой мне хочется что–нибудь такое разбить. – Р. К. возбудился и яростно жестикулировал. – Ни капли независимости, все время цепляется за Себастьяна. И он же старше ее хрен знает на сколько лет. А тут еще антивремя, этот самый хобартовский реверс, она становится все младше и младше, очень скоро она будет подростком, а затем младшеклассницей, а к тому времени, когда он уже будет в самом расцвете, ну, скажем, как я сейчас, она превратится в младенца. В младенца!
– Да уж, – согласился Тинбейн.
– Выходя за него замуж, она была, конечно же, старше. Более зрелая. Такой ты ее не знал, тогда ты патрулировал где–то в другом месте. Такая совсем уже взрослая, совсем настоящая женщина. Кой черт, да она и вправду была настоящей женщиной. А теперь… – Он безнадежно махнул рукой. – Можешь видеть своими глазами, что оно делает с людьми, это проклятое антивремя.
– А ты точно это знаешь? – усомнился Тинбейн. – Мне как–то все время казалось, что для того, чтобы молодеть, нужно сперва умереть и возродиться.
– Господи, – удивился Р. К., – да ты что, совсем не понимаешь антивремя? Послушай, я ее знал. Она была старше. Да что там она, я был старше, мы все были старше. Я думаю… знаешь, что я думаю? У тебя против этого что–то вроде защитного механизма, потому что ты уже молодой, слишком молодой, чтобы позволить себе становиться еще моложе. Ты же не сможешь тогда больше быть копом.
– Жратва это все собачья. – Тинбейн едва не задохнулся от злобы. – Может, антивремя и воздействует как–то, если ты не умирал, может, оно вроде как задерживает в развитии, но это же совсем не то, что с мертвяками, с такими, как был Себастьян. Он–то, конечно, становится младше, но никак не Лотта, я ее знаю… – он прикинул в уме, – почти уже год. И она повзрослела.