– Понимаешь, я не хочу возвращаться, – сказал Джамаль. – Другой раз Нилыч меня сюда не пустит. Он же упрямей всех тбилисских ишаков, твой Нилыч…
– Пустит! Он ведь не знал, кто ты и откуда!
– Вот теперь узнает. И сдаст вашей Системе для изучения… Вах, сдаст! Не посмотрит, что ты меня в агенты произвел и пароль предоставил!
Говоря по правде, такого поворота событий Скиф исключить не мог, ибо Пал Нилыч, несмотря на все его достоинства, был мужиком крутым и самовольства не поощрял. С другой стороны, шеф мог давно отдать приказ Доктору, и тот бы выдернул Джамаля из амм-хамматских кущей, как морковку с грядки, – будь он хоть трижды телгским Наблюдателем! Но этого не случилось; значит, шеф решил подождать и последить за развитием событий. Конечно, ему наверняка хотелось разобраться с тем, как беспомощный дебил, пускавший слюни на больничной койке, вдруг обрел и память, и соображение, да еще очутился в Амм Хаммате; но были, судя по всему, и другие поводы для любопытства. Например, чем займется беглец? В том самом Амм Хаммате, куда он так стремился?
Здесь, подумал Скиф, Пал Нилыча ждет сюрприз! Большой сюрприз!
Он усмехнулся, отвел взгляд от лица Джамаля и принялся рассматривать башни. Окинул взглядом круглые, где обитали кланы Стерегущих Рубежи и Хранящих Город конных и пеших воительниц в блестящих доспехах; и другие, тоже круглые – жилища Дочерей Паир-Са и Надзирающих, тех, кто, по словам Рирды ап'Хенан, заботился о многотысячной армии лишенных душ, приглядывал за каналами, домами и всем, что растет на земле. Потом оглядел квадратные, высившиеся по углам внутренней цитадели; в одной из них, в Башне Наставниц, исходил сейчас потом и кровью Сайри, юный синдорец, пожелавший стать воином. Скиф не видел его с тех пор, как расстался с ним у двери с чеканным бронзовым пиргом, но насчет пота и крови нимало не сомневался: так всегда и везде вколачивали воинскую науку. Кого сержант бьет сильней, тот бегает живей, говаривал майор Звягин. Вряд ли Наставницы придерживались иных принципов.
Башни Искусных В Письменах и Сестер Огня стояли тихие и молчаливые, но по разным причинам: одни, ведущие летопись народа Башен, и впрямь занимались тихим делом, выводя ровные строчки на пергаментах; другие пребывали в своих кузницах и оружейных мастерских на равнине, у печей и мехов, которые качали дюжие сену, и у наковален, где те же сену стучали тяжелыми молотами. Вспоминать о лишенных души было неприятно, и Скиф перевел глаза на Башню Танцующих У Престолов, откуда доносился слабый рокот барабанов и свист флейт.
– Готовятся, – он покосился на Джамаля, задумчиво изучавшего трещины в каменной стене. Тот кивнул.
– Готовятся! Дорогой товар готовят для пришедших издалека… для взысканных богами…
– Они ведь даже не полюбопытствовали насчет нашего исчезновения – в тот, первый раз, когда я случайно назвал пароль, – промолвил Скиф. – Только Рирда расщедрилась на пару слов… Но Сийя меня не пытала. Я вернулся – и она счастлива, вот и все! А Тамма? Тамма спрашивала тебя?
– Нет, дорогой. Я тоже думал, как объясняться. Думал, придумал хитростей целый воз, а дело-то оказалось простым, вах! Поглядели на нас и сказали: вот светловолосый – воин, сын огня и железа, с тревожной душой; вот искатель, и душа его в радости, ибо он достиг желаемого. И, хоть они сказали не всю правду, сердца у обоих чисты… Надежная проверка, а? Доктор так не умеет!
– Не умеет, – согласился Скиф. – Зато ему дано другое.
* * *
Перед обрядом нельзя было ни пить, ни есть, но жажда и голод не мучили Скифа. Всю вторую половину дня и весь вечер, пока над горизонтом не запылало зарево всходившей багровой луны, он провел с Сийей; можно ли было представить пиршество роскошней этого? Они спустились вниз, в лабиринт под городскими башнями, и долго бродили по огромным залам и извилистым переходам, иногда перебираясь с яруса на ярус, минуя узкие и широкие лестницы, шагая по наклонным пандусам, напомнившим Скифу повисшие в необозримом пространстве разноцветные улицы Куу-Каппы.
Он больше не был родичем князя Джаммалы, сына Гер'гия, приплывшего на джараймском трехкорпусном таргаде из-за Узкого моря; он был и оставался самим собой, Кириллом Карчевым, или Скифом ап'Хенан, человеком, пришедшим издалека и принятым здесь без боязни, без подозрительности или удивления. Это было очень важно – оставаться самим собой! Теперь он мог поведать Сийе множество всяких чудес; мог рассказать о таиландских джунглях, пустынях Намибии, гнилых болотах Заира и вилюйской тайге, где он чуть не расстался с жизнью; мог рассказать о городах – о настоящих городах, так непохожих на ее суровый многобашенный замок, полных шума и суеты, движения и огней, людских толп, что растекаются по улицам изо дня в день, подобно приливу и отливу; мог рассказать об ином городе, неземном, взметнувшемся гроздью цветных пузырей над простором шардисского океана; мог рассказать про охоту на серых бесхвостых тигров в зарослях у безымянной реки, о ледяных горах Ронтара, о мирах Сафари, в которых он, правда, не бывал, но наслушался о них предостаточно – от Самурая, Сентября и покойного Сержа Сингапура. Он рассказывал Сийе о них и о других своих приятелях и знакомцах – о Сарагосе и кудеснике Докторе, о своем сингапурском наставнике Кван Чоне, о майоре Звягине, незабвенном комбате, о старом «механике» дяде Коле и любопытном серадди Чакаре. Лишь о родителях он не говорил и не поминал ни словом, ибо у народа башен не имелось представления о семье; все они были одной огромной семьей, связанной кровью и общей целью, делившейся на кланы лишь по роду занятий. Смысл материнства, тем более – отцовства, был им чужд, и Скиф, уяснив это, такие темы не затрагивал – тем более что представлялись они весьма болезненными. Если бы он решил остаться здесь с Сийей, остаться сейчас или потом, по завершении амм-хамматской операции, то увидел бы своих родителей не скоро; быть может, никогда.
Он показал ей свои шрамы, на руке и на бедре, и принялся рассказывать, где и как получил их. Впрочем, это вызвало у девушки гораздо меньший интерес, чем истории о повозках, движущихся без лошадей, и металлических птицах, парящих в небесах. Боевых отметин у нее хватало своих: тонкий рубец пересекал левую ключицу, под коленом темнел звездчатый шрам от шинкасской стрелы, чудом не задевшей кость, а на предплечье – там, где давил ремень щита, – кожа сделалась шероховатой и плотной. В глазах Скифа это лишь придавало ей прелести; шрамы, свидетельство отваги, не уродовали, но украшали его возлюбленную.
Они долго бродили в гигантском подземелье, осматривая жилые кельи с удобными ложами, трапезные с длинными низкими столами, просторные залы для тренировок в боевом искусстве, оружейные кладовые, где панцири и щиты громоздились до потолка, связки копий, стрел и мечей стояли и лежали ровными рядами, словно выстроившиеся для битвы воины, гребнистые шлемы зияли с полок дырами глазниц в опущенных забралах. В других хранилищах Скиф видел седла и сбрую, части разобранных катапульт и мотки упругих канатов, огромные кувшины с маслом и вином, лари, заполненные розоватыми плодами, которые затем перетирали в муку, корзины в человеческий рост, где хранились сушеные фрукты и ягоды тридцати сортов, бочки с соленым мясом и тушки хиршей и коз, развешанные на крюках. Ярусом ниже располагалось помещение невероятных размеров с потолком, подпертым колоннами, и широкими отверстиями в полу; все оно было завалено кипами плотно спрессованного сена. Под ним, как объяснила Сийя, лежала естественная пещера еще большей величины, куда во время осады загоняли лошадей. Но в эту конюшню она его не повела; не показала и храм Безмолвных – тот самый зал, в котором они с Джамалем дожидались сейчас начала магического обряда.