Модуль едва заметно дернулся – в хвостовую часть загружали багаж. Процедура оказалась недолгой, так как путников, не считая Ричарда, было всего двое: белокурая девушка лет двадцати, которую звали Алиной, и представительный сухопарый джентльмен, изъяснявшийся с явным британским акцентом. Каждый из них прихватил по сумке, но у британца имелся еще живой багаж – чета охотничьих гепардов в клетках которые транспортники сейчас размещали в грузовом отсеке под вопли и рев перепуганных зверей. Британец озабоченно хмурился; как понял Ричард из пары фраз, коими сей господин обменялся с офицером Службы перед посадкой, он вез гепардов в Ковентри – то ли в зоопарк, то ли в поместье какого-то лорда, страстного любителя охоты на кроликов и лис.
Блондинка Алина тоже выглядела озабоченной, но совсем по другому поводу. Ричард ее не знал, хоть Смоленск и небольшой город; а может, видел когда-то, но время в юности течет совсем иначе, чем в зрелых годах: сам он за семь лет превратился в мужчину, а девчушка стала женщиной – весьма соблазнительных форм, с миловидным личиком и пухлыми сочными губами. При посадке в модуль Ричард поддержал ее за локоток и тут же был вознагражден ослепительной улыбкой. Затем в течение двух минут они представились друг другу, перешли на “ты” и приняли твердое решение повидаться в Штатах или в Канаде. Не так уж много во всей этой Колумбии смолян, с коими можно вспомнить детство и поболтать на русском!
Когда контуры грядущей встречи определились, Алина начала выспрашивать, какую гимназию окончил новый приятель и чем занимается сейчас. Ричард отвечал уклончиво – мол, грыз науки дома, на пару с компьютером, а затем, победив в конкурсе, получил учебный грант в Грин Ривер. Все это являлось чистой правдой – и стипендия, и городок Грин Ривер в штате Орегон, где был солидный университет, вот только насчет конкурса он приврал. Точнее, слегка исказил факты. Конкурс ему пришлось пройти, но не в Смоленске и не в Орлеане, а в тайятских лесах, где он и удостоился свидетельства победы – шнура с нанизанными костяшками.
Этот шнурок открыл ему путь в такое заведение, где гранты сплошь казенные и налогообложению не подлежат.
Возможно, Алине хотелось узнать подробности о таинственном заведении в Грин Ривер и о том, сколь далек Грин Ривер от Монреаля, где девушка собиралась подвизаться в качестве манекенщицы, но тут над модулем сомкнулся прозрачный колпак, и она начала бледнеть. В последующие минуты, пока техники озабоченно сновали вокруг модуля, а в багажный отсек запихивали клетки с орущими гепардами, щеки Алины сделались белыми как мел, и Ричард снова взял ее под руку.
Она боялась! Она трепетала, взирая в ужасе на огромный прямоугольник Рамы, на стену, украшенную фресками, – такую прочную, надежную и в то же время эфемерно-зыбкую, будто раскрашенное полотнище из газовой кисеи. Еще немного, и полотнище исчезнет, сорванное яростью незримых вихрей энергии, а Рама тускло засветится, оконтурив устье Пандуса, – провал в бездну, в темноту, в ледяной мрак…
Ричард вздрогнул, почувствовав, как по спине пробежали холодные мурашки, и оглянулся на отца. Тот чуть заметно кивнул, а тетушка Флори снова принялась возить под глазами платком и рисовать в воздухе крестики. Ричард скривился.
Дьявольщина! Что с того, что он впервые ступит на Пандус? Не страшней, чем резать уши да выпиливать колечки из черепов… К тому же он твердо знает, что нет никаких бездн и никакой тьмы, а есть виртуальный трансгрессорный тоннель в пространстве, и будет он багровым… нет, скорее алым или оранжевым – ведь до Колумбии больше сорока парсек! А вот если отправиться в другую галактику, то Пандус станет синим, фиолетовым или в самом деле черным… Интересно, прошел ли уже хоть один разведчик по черному Пандусу? Или…
Девушка прижалась к нему, шепнула:
– Скорей бы уж! Ноги не держат!
– А если б пришлось идти?
– Идти? Почему идти? – она недоуменно хлопнула ресницами.
– Отец рассказывал, если груза и пассажиров немного, они идут, просто идут сквозь устье, – объяснил Ричард и покосился в сторону джентльмена из Ковентри.
– Так что модуль подали не нам, а ему… Верней, его гепардам. Иначе пришлось бы катить клетки на тележке… Представляешь? До самой Колумбии, сотню с гаком световых лет!
Он пытался развеселить Алину, но та лишь зябко передернула плечиками.
– Подумаешь, невидаль… гепарды…
– Шестилапые, – уточнил Ричард, выпустив ее локоток и обнимая за талию. -Таких на Колумбии днем с огнем не сыщешь.
А ведь и правда не сыщешь, внезапно подумал он, вспомнив о маленьком Ши, сплетенном из травы и тростника, что покоился сейчас в его сумке. Гибкая девичья талия под рукой и горьковатый аромат духов Алины также напомнили ему о Чии, о днях, когда солнце вставало над снежными пиками Тисуйю, неторопливо карабкалось вверх, а потом спускалось в леса, будто маня и приглашая: идите, торопитесь меня проводить! А в полдень небо над Чимарой сияло такой же голубизной, как над крестами и маковками Успенского собора… Что, разумеется, не удивительно: Левобережье – Тайяхат, и Правобережье – Тайяхат, один мир, одна планета… Кто-то, быть может, счел бы ее краем злобных кровожадных демонов, но для Дика Саймона она являлась родиной. Родиной! Единственной и неповторимой! А среди демонов были у него враги, были друзья, и даже возлюбленная…
Были! Но – в прошлом. До того, как он спустился в лес. А когда вернулся…
Это походило на состояние после легкого транса цехара, когда в кровь еще поступает адреналин, когда мышцы еще напряжены и готовы к действию, глаза высматривают скользящие тени в траве и древесных кронах, а руки тянутся к поясу, к топорищу секиры, или шарят за плечом – то ли выдергивая дротик из тугой связки, то ли в поисках клинка. Разумом он понимал, что находится в мирных землях, где не воюют и не льют кровь, но само по себе это знание было бесплодным, ибо мысленно он оставался в лесу. Разум говорил одно, чувства – другое, а когда разум спал, являлись сны. И в них Ричард Саймон снова бился на лесных полянах и речных берегах, атаковал и отступал, подкрадывался к врагам, пел Песню Вызова на поединок и, повергнув противника наземь, сносил ичегарой височную кость, чтоб выточить маленький желтый кружок, символ своей победы… Он, воин-тай, возросший в руках Чочинги, не предавался мучительным раздумьям подобно своему отцу, и кровь убитых не тяготила его совесть; он просто не мог остановиться. Он продолжал воевать: днем – в воображении, ночью – в снах.
– Это пройдет, – сказал отец. – Мы, люди, не способны мгновенно переключаться, как тайят. Нам, чтоб позабыть прошлое, нужны не минуты, не дни, а месяцы или годы. Но это пройдет, ибо со временем проходит все, даже сама жизнь. Пройдет, сынок! Только не надо возвращаться в лес.
– А куда? – спросил Дик:
– Куда я должен идти и где я найду мир?
– К людям, – ответил отец. – Мира ты не найдешь, но найдешь свое место в мире. Скоро тебе восемнадцать… Кажется, ты собирался стать ксенологом?
Нет, теперь ксенология Ричарда не привлекала. Что бы он ни говорил отцу, сам он уже не сомневался, что не ищет ни мира, ни покоя. Ксенология казалась ему слишком тихим, слишком академическим занятием; теперь он предпочитал не изучать, а действовать. Действовать! Несомненно, лес пробудил в нем доселе скрытую склонность к опасным авантюрам, к противоборству с обстоятельств ми и людьми, к риску и приключениям… Это был крепкий напиток, но Ричард Сай-мон, однажды распробовав его, не собирался отставлять бокал в сторону.