Анвер и Ферди, только что с упоением внимавшие ему, вскочили. Маблунга тоже очнулся, а Курри завизжала – они хоть не поняли ни слова, но вид мелькавших кулаков и ног доказывал, что схватка шла всерьез. Впрочем, кончилась она быстро: Ферди с Анвером еще размышляли, кого спасать, а кого вязать, Квамо еще приподнимался со скамьи, а Ричард уже сшиб противника на пол, прижал его локти коленями и стиснул горло левой рукой. Селим захрипел. Он был могучим крепким мужчиной, сыном воинственного племени, и он был хорошим бойцом – но не настолько, чтоб уцелеть в тайятских лесах. К тому же за спиной у Дика Две Руки, бывшего Ричарда Саймона, стояли пятнадцать поколений предков, родившихся на Тайяхате, а Тайяхат был тяжелым миром, где выжить дано не всякому. Но с теми, кто выжил, обычным людям тягаться не стоило.
Дик, воин из клана Теней Ветра, молчал, ибо во время схватки, а тем более в ее завершающее мгновение, оскорблять никого не полагалось. Все слова были сказаны; теперь говорили сталь и кулак, и речь их была жестокой. Пальцы Дика клещами сжимали горло побежденного, а свободной рукой он шарил по столу, среди тарелок и стаканов, подносов с крохотными рюмками “коммандо”, остатков ростбифа и винных лужиц. Он искал. Где-то должен быть нож… Индейский нож с костяной рукоятью и длинным узким лезвием… Не очень острый и не похожий на клинок тимару, но где возьмешь другой?! Другого не было, и значит…
Пальцы его сомкнулись вокруг костяной рукоятки, он вскинул клинок, готовясь ударить резким и точным движением – так, как учил Чоч, как наставлял Читари Одноухий и как он делал не меньше сотни раз. Ухо полагалось срезать аккуратно – даже не срезать, а отсекать одним ударом, не поранив щеки и не проткнув плеча. Все воины-тай владели этим мастерством.
Рука Дика дернулась и застыла – Анвер Ходжаев по кличке Карабаш вцепился ему в запястье мертвой хваткой, откинувшись назад и упираясь каблуками в пол. Лицо Анвера было потным и бледным, а за его плечами виднелись растерянные физиономии Ковача и Маблунги. Маблунга аж посерел.
– Слушай, егэт, не надо… – негромко забормотал Карабаш, мешая русские и татарские слова. – Не надо, джан кисягем… Этот дунгэс не стоит удара ножа… Но ты его прикончишь, непременно прикончишь… только не сегодня… в другой раз… сегодня, видишь ли, пятница, а в пятницу нельзя убивать…
Голос Анвера был мягким, а руки – твердыми, и струились от его огромного тела некие успокаивающие мирные флюиды. Под их воздействием тайятский лес начал бледнеть и растворяться в пустоте, а вместе с ним уходил в прошлое Дик Две Руки, воин-тай, освобождая место для Ричарда Саймона, стажера. Стажер, в отличие от воина, не забывал о дисциплине и порядке, законах и Каторжных Мирах и прочих достижениях цивилизации. Пальцы его разжались, и Анвер осторожно перехватил длинный узкий клинок.
Ричард Саймон поднялся на ноги – без победного трофея, зато с чистой совестью. Он оглядел стол, плеснул спиртного в стакан и протянул его Селиму. Тот сидел на полу, выкатив глаза и с трудом ворочая шеей.
– Пей! Пей за Наставника моего Чочингу, людоеда и дикаря! Пей, береги свои уши и держись от меня подальше! Я ведь тоже людоед… могу не только уши откусить.
Селим выпил.
А ночью, после любовных игр с Курри Вамик, Ричарду Саймону вновь приснилось, как бьется он с Цором на виду у Горьких Камней, а Цохани, сжимая в руках копье, подбирается к нему со спины. И было у Цохани лицо турка Селима.
Неудачный выдался день!
КОММЕНТАРИЙ МЕЖДУ СТРОК
Селим Джарир, потирая шею, в ярости уставился на Дейва Уокера.
– Добрый, говоришь? Слишком добрый, да? Совсем наивный, робкий, как девочка? Дерется только на помосте, э? А в кабаке пьет и жрет, так? И рук не распускает? Без-ини-циа-тив-ный, значит? Убить не может, говоришь? – Тут Селим набрал полную грудь воздуха, выкатил глаза и заорал:
– Ты меня подставить хотел, э? Ты кого на меня натравил, техасский пес? Морда бесстыжая! Сын шакала и сам шакал! Верно говорят: не дал Аллах совести рыжим, а дал им пинок под зад, чтоб не мозолили глаза! А что отринуто Аллахом, то подобрано шайтаном!
Дейв Уокер слушал Селима, задумчиво почесывая шрам на нижней губе. Когда в речах турка случилась пауза, он произнес:
– Ты, дорогой, не кипятись. Ты что делал? Ты не в игрушки игрался. Ты выполнял задание, ты его выполнил с блеском, и от лица службы тебе объявлена благодарность. Не мной, а Леди Дот!
Уокер многозначительно ткнул пальцем в потолок. Селим принялся излагать на турецком, в какое место Леди Дот может отправиться вместе с благодарностью, куда ее засунуть и что нажать, дабы спустить воду. Длилось это с четверть часа, со всеми красочными деталями и эпитетами, возможными в турецком языке, а когда закончилось, последовал вопрос – не желает ли агент Джирпр повторить кое-что в присутствии начальства. Агент Джарир не желал.
– Может, ты переусердствовал, э? – спросил Уокер, копируя акцент Селима. – Я ведь тебе что сказал, дорогой? Я сказал: подзаведи паренька, чуть-чуть подогрей, слегка пообижай, а там посмотрим, ни что он способен. Чуть-чуть! – Уокер снова поднял палец. – Может, ты перестарался?
– Может, перестарался, – буркнул Селим. – Только я к этому бешеному подходить теперь не желаю. Мне уши дороги! Понял, нет? И не проси о таком! Не говори о старой дружбе! Ты мой начальник был – там, на Рибеллине, и ты меня вытащил, ты мою шкуру спас, и ты мне о долге напомнил… А теперь я тебе ничего не должен! Я теперь этому Карабашу должен! Скажешь, нет?
– Должен так должен, – согласился Уокер. – Закажи молитву о его здравии или ящик “Коммандос” презентуй… – Он прищурил левый глаз, осмотрел Селима с ног до головы и спросил:
– А скажи-ка, чего мой парень делать собирался? С тобой? Когда тебя к полу прижал?
Глаза Селима выкатились еще больше.
– Что делать? – рявкнул он. – Ножик в глотку воткнуть, вот что! Если б не этот Карабаш…
– Погоди, – Уокер похлопал турка по мощному плечу. – Ты уверен? Твердо уверен, что он мог бы тебя убить? Селим пробормотал смачное турецкое проклятие.
– Ну, ладно, верю… Ты ведь знаешь, служба у нас тяжелая, дорогой, не всякому по плечу. А отчего? А оттого, что не всякий способен пустить ближнему кровь. Пусть этот ближний мерзавец и гад, а все ж человек! Подумаешь о том, палец дрогнет, твоя пуля – мимо, а его – тебе в лоб… – Он стиснул плечо Джарира, помолчал и вдруг спросил:
– Ты помнишь, как первый раз стрелял в человека? Там, на Рибеллине? Когда тебе было двадцать с хвостиком? Во-от с таким маленьким хвостиком? – Уокер показал, с каким. – Ты помнишь, куда твоя пуля улетела? Помнишь, Селим-джан?
– Помню, – хрипло отозвался турок. – У этого в окно не улетит. У этого хватка есть… Такая хватка, будто он уже сотню душ прикончил.
– Прикончил, – кивнул Уокер, – только то были не люди… не совсем люди…
А мне надо знать, способен ли он разделаться с человеком. С каким-нибудь мерзким наглым ублюдком вроде тебя… Понял, нет? Начнет с ублюдков, а там все поедет-покатится…