Вразумил меня Амон на эти речи. А что до Хетер, то эта женщина была не только безжалостной, но и разумной. Очевидно, и считала хорошо, понимая, где выгода, а где потеря. Выслушав меня, взглянула она сурово на своих людей и подняла секиру.

– Не трогать их! День и ночь пробудут здесь, и пусть уходят невредимы. Я сказала!

Хетер удалилась, и больше я ее не видел. Но думаю, что власть ее была сильна, и ни один островитянин не приблизился к нам, пока мы чинили канаты, укрепляли мачту и запасались водой. Никто не помог, но никто и не тронул, даже не взглянул на нас. Верно сказано: благодеяние разбойника — пройти мимо и не заметить.

Мы подняли парус и вышли в море еще засветло. Когда растаял в вечерней дымке берег Иси, Элам велел выбить затычки из бурдюков с вином и налить каждому чашу. Мы выпили, и кормчий сказал:

– Должно быть, спас нас Амон, спас великий бог Египта. Велик он, но молчалив! Нужны ему уста человека, чтобы поведать волю свою и отвратить несчастья. — Улыбнулся мне Элам, налил по второй чаше и молвил: — Хорошо, что нашелся у нас такой человек.

Я стоял среди корабельщиков, пил с ними вино и глядел на их бородатые лица, уже не казавшиеся мне чужими и странными. И понял я, что буду теперь тосковать по этому страшному морю, по городам, что высятся на его берегах, по землям, что лежат за краем света. Буду вспоминать людей, которых встретил, добрых, как Бен-Кадех, щедрых, как Эшмуназар, сильных и смелых, как Феспий, нежных, как милая моя Тентнут… Но не поведаю я о них Херихору и его писцам, а если попытаюсь, папирус сохранит немногое, может быть, чье-то имя или сказанное слово. Папирус с отчетом, что ляжет в храмовой архив, не для таких воспоминаний; в нем напишут про города, где я побывал, про князей, которых встретил, про золото и серебро, что отданы за кедры, и будет в нем, конечно, славословие Амону, царю богов. Так положено, и я, привратник врат святилища, об этом знаю. Чувства и мысли, горе и радость, смех Эшмуназара и сладкие губы Тентнут не для таких отчетов. Это все останется со мной.

Останется со мной.

ЭПИЛОГ. СНОВА В ТАНИСЕ

Мы плыли на юг от острова Иси, и не случилось несчастий на этом пути. Ни бурь, ни ветров, ни подводных скал, ни морских разбойников и ничего другого, что обычно грозит мореходам… Никто не заболел, не поранился, не свалился за борт, и нам хватило питья и еды. Не иначе как нас берег Амон, вернув мне свое покровительство!

В должный срок мы достигли Таниса и выгрузили бревна. Их было больше сотни, так как три корабля из Библа пришли до нас, и работники верфей уже вязали плоты под присмотром Руа. Кедровым стволам предстоял долгий путь вверх по Реке; их потянут против течения барки с гребцами, и плыть они будут медленно, по сехену в день. Я же, распрощавшись с Эламом и его людьми, остался в Танисе, чтобы дождаться других кораблей, счесть доставленные деревья аш и определить потери. Убыток тут был неизбежен; возможно, какие-то суда погибли в бурном море, а какие-то стали жертвой шердан или разбойных жителей островов. Я решил, что проведу здесь двадцать дней, как посоветовал Руа, глава корабельщиков. После этого срока уже не было надежды, что еще какое-то судно с бревнами придет в Танис.

Как и прежде, я жил во дворце, а дни проводил у причалов. Само собой, полагалось бы мне явиться к владыке Таниса, пасть перед ним на колени, облобызать его сандалии и поведать историю своих злоключений. Я сделал бы это непременно, хотя бы затем, чтоб поклониться госпоже Танутамон, не забывшей меня, пославшей мне подарки в Библ. Однако князь Несубанебджед и его прекрасная супруга отправились в Гелиополь, чтобы почтить Амона-Ра в его солнечном воплощении и принести ему жертвы. Но не только за этим, как намекнул мне дворцовый управитель Усерхет: Гелиополь лежит на границе Верхних и Нижних Земель, и там у князя стояла армия, надо думать, готовая ко вторжению. Об этом во дворце судачили почти в открытую, и я, слушая такие разговоры, понял — дни фараона сочтены.

Так что я не увидел танисских владык и наслаждался лишь беседой с их приближенными. Едва ли не каждый вечер Усерхет звал меня к себе, и компанию нам составляли писец Тхути и виночерпий Кенамун, а временами Руа, глава корабельщиков. Мы ели, пили и говорили — собственно, говорил я, отвечая на вопросы и повествуя о своих приключениях. И бывало так, что мои сотрапезники гневались на заносчивость князей Джахи, а потом, переглянувшись, толковали, что скоро будет в Та-Кем новый сын Гора, сильный владыка, и уж он-то покажет Ханебу, где их место. А место это — в пыли у стоп фараона, с согбенной спиной и ярмом на шее!

В один из дней, когда я обретался у причалов, встретился мне кормчий из тех мореходов, что служили танисскому князю. Как мой знакомец Мангабат, он тоже плавал в Джахи, возил товары в Библ, Тир и другие города, бывал в Доре, а проплывая мимо страны Син, ночевал в тех же бухтах, что и люди Мангабата. Страна Син, как говорилось раньше, гориста и неприветлива, удобных для стоянки бухт наперечет и все они известны корабельщикам. Знают о них еще со времен Снофру и Хуфу, ибо есть там ручьи с пресной водой.

Поведал мне этот кормчий, что более года назад возвращался он в Танис из Тира и причалил к берегу Син в знакомом ему месте. Там нашли его люди человека, оборванного, грязного и истощенного, который сказал, что он с корабля, разбитого шерданами. Будто умертвили они всех людей, кроме него, а сам он бежал и унес хозяйское достояние, серебро и золото, которое нужно вернуть господину. Хозяином же назвал тот человек Уректера, богатейшего торговца, который являлся уроженцем Джахи, но жил давно в Танисе и был в чести у танисского князя.

Бедняга, избежавший смерти от разбойников, просился на корабль, просил, чтобы отвезли его в Танис, и обещал награду от своего господина. В надежде на это кормчий взял его с собой, но человек исчез, едва ступив на пристань. Кормчий пошел к Уректеру, но сказал ему купец, что не грабили шерданы его судно, не убивали его мореходов, и ничего он не знает об этом деле, но думает, что попался кормчему мошенник. Так и остался он без награды.

Амон тебя наградит, пообещал я ему, и принялся расспрашивать о том человеке. Описал его кормчий, добавив, что не видел сокровищ, будто бы спасенных от шердан, но, быть может, хранились они в мешке. С этим мешком, небольшим, но довольно тяжелым, взошел человек на корабль и не спускал с него глаз всю дорогу. С ним и исчез.

Изумился я рассказу кормчего, ибо мошенник этот был вылитый Харух. Получалось, что он возвратился в Танис с похищенными сосудами, и тут его, без сомнения, взяли люди правителя. И что же дальше?.. Ни слова о казни святотатца и вора! Ни звука! Хотя о таком всегда объявлялось: грабителям — чтоб знали о своей судьбе, а прочим — в назидание.

Поразмышляв об этом, направился я к Тхути, ибо знал он о тайном больше других. Выслушал меня писец, сложил на коленях руки, поднял голову и молвил, глядя в потолок:

– Думаю, не будет худа, если рассказать тебе об этом деле. Поплывешь ты в Фивы, будешь там не скоро, через пару месяцев, и если поведаешь что-то господину своему, запоздают те вести. Ведь стоит в Гелиополе войско, и мечи у воинов уже наточены, а колесницы их быстры.