— Тогда не тушите свет на ночь, — сказал Равик. — Больной может не обращать внимания на время суток.
— Я так и делаю. Боюсь темноты. В Берлине я никогда не испытывала такого страха.
— Это было давно, Бетти. Многое меняется. Было время, когда я тоже боялся просыпаться в темноте, — сказал я.
Она уставилась на меня своими большими блестящими глазами.
— И до сих пор боитесь?
— Здесь, в Нью-Йорке — да. В Калифорнии меньше.
— Почему же? Что вы там делали? Наверное, по ночам вы были не один, а?
— Нет, один. Я просто забывал об этом страхе, Бетти.
— Так лучше всего, — сказал Равик.
Бетти погрозила мне костлявым пальцем и улыбнулась. От ее улыбки становилось жутко: лицо у нее словно свело предсмертной судорогой.
— Стоит только взглянуть на него, и сразу видно, что он счастлив! воскликнула она и посмотрела на меня своими неподвижными, навыкате глазами.
— Кто может быть теперь счастлив, Бетти? — сказал я.
— Э нет, теперь я знаю: счастливы все, кто здоров. Только пока ты здоров, этого не замечаешь. А потом, когда поправишься, опять все забудешь. Но по-настоящему это можно осознать лишь перед смертью.
Она выпрямилась. Под ночной сорочкой из искусственного шелка груди ее висели, как пустые мешки.
— Все прочее — вздор, — сказала она чуть хриплым голосом, тяжело дыша.
— Ах, оставьте, Бетти, — сказал я. — У вас так много прекрасных воспоминаний. Так много друзей. А скольким людям вы помогли!
На минуту Бетти призадумалась. Потом сделала мне знак подойти поближе. Я неохотно приблизился: мне стало нехорошо от запаха мятных таблеток, уже мешавшегося с запахом тления.
— Это не имеет значения, — прошептала она. — В какой-то момент все перестанет иметь значение. Уж поверьте мне, я знаю.
Из серой гостиной появилась одна из двойняшек.
— Сегодня Бетти — в прострации, — сказал Равик и поднялся. — Cafard. Это с каждым бывает. У меня иной раз это продолжается неделями. Я зайду потом еще раз. Сделаю ей укол.
— Cafard, — прошептала Бетти. — Cafard еще значит и лицемерие. Каждый раз, произнося это слово, кажется, будто мы во Франции. Даже вспоминать страшно! Оказывается, человеческому несчастью нет предела, не так ли, Равик?
— Да, Бетти. И счастью, пожалуй, тоже. Ведь здесь за вами не следит гестапо.
— Нет, следит.
Равик усмехнулся.
— Оно следит за всеми нами, но не слишком пристально и часто теряет нас из виду.
Он ушел. Одна из двойняшек Коллер разложила на одеяле у Бетти несколько фотографий.
— Оливаерплац, Бетти. Еще до нацистов!
Вдруг Бетти оживилась.
— Правда? Откуда они у тебя? Где мои очки? Надо же! И мой дом видно?
Девушка принесла ей очки.
— Моего дома здесь нет! — воскликнула Бетти. — Снимали с другой стороны. А вот дом доктора Шлезингера. Даже можно прочесть имя на табличке. Конечно, это было до нацистов. Иначе таблички уже не было бы.
Было самое время уйти.
— До свидания, Бетти, — сказал я. — Мне пора.
— Посидите еще.
— Я только сегодня приехал и даже не успел распаковать вещи.
— Как поживает моя сестра? — спросила двойняшка. — Она теперь одна осталась в Голливуде. Я-то сразу вернулась.
— Думаю, что у нее все в порядке, — ответил я.
— Она любит приврать, — заметила двойняшка. — Она уже раз сыграла со мной такую шутку. И мы здорово влипли. Нам тогда пришлось занимать денег у Фрислендера, чтобы вернуться.
— Почему бы вам не поработать секретаршей у Фрислендера, пока сестра не пришлет вам денег на проезд в оба конца?
— Так можно прождать всю жизнь. А мне хочется самой попытать счастья.
Бетти следила за нашим разговором с нескрываемым страхом.
— Ты не уйдешь, Лиззи, а? — умоляла она. — Я ведь не могу остаться одна. Что мне тогда делать?
— Никуда я не уйду, — успокоила ее девушка. Двойняшка, которую, как я впервые услышал, звали Лиззи, проводила меня в прихожую.
— С ней просто мука, — прошептала она. — Не умирает, и все тут. И в больницу не желает ложиться. Я сама с ней заболею. Равик хочет поместить ее в больницу, а она говорит, что лучше умрет, чем пойдет туда. И вот никак не умирает.
Я подумал, не пойти ли мне к Кану. Ничего радостного я не мог ему сообщить, а говорить неправду не хотелось. Странно, но я никак не мог заставить себя позвонить Наташе. В Калифорнии я почти не думал о ней. Там я считал, что наши отношения были как раз такими, какими казались нам вначале: легкими, лишенными сантиментов. Поэтому очень просто было позвонить Наташе и выяснить, что же все-таки у нас за отношения. Нам не в чем было упрекать друг друга, нас не связывали никакие обязательства. И тем не менее я не мог решиться набрать номер ее телефона. Сомнения тяжелым камнем лежали у меня на сердце. Мне казалось, будто я понес невосполнимую утрату, упустил что-то бесконечно мне дорогое из-за собственного безрассудства и неосторожности. Я дошел до того, что начал думать: а вдруг Наташа умерла; безотчетный страх сгущался во мне по мере приближения вечера. Я сознавал, что на эту необоснованную и глупую мысль меня навел cafard Бетти, но ничего не мог с собой поделать.
Наконец я набрал номер так решительно, будто речь шла о жизни и смерти. Услышав гудки, я сразу понял, что дома никого нет. Я звонил каждые десять минут. Втолковывал себе, что Наташа могла просто куда-то выйти или же снималась. Но это на меня мало действовало. Правда, мое паническое состояние стало проходить, когда, преодолев себя, я все же решился набрать ее номер. Я думал о Кане и Кармен, о Силверсе и его неудачах в Голливуде, я размышлял о Бетти и о том, что все наши громкие слова о счастье бледнеют перед словом «болезнь». Я пытался вспомнить маленькую мексиканку из Голливуда и говорил себе, что есть бесчисленное множество красивых женщин, куда более красивых, чем Наташа. Все эти мысли служили лишь одной цели: набраться мужества для нового звонка. Затем последовала старая игра: я загадал — два звонка и конец, но не удержался и позвонил еще три раза.
И вдруг раздался ее голос. Я уже больше не прикладывал трубку к уху, а держал ее на коленях.
— Роберт, — сказала Наташа. — Откуда ты звонишь?
— Из Нью-Йорка. Только сегодня приехал.
— Это все? — спросила она, немного помолчав.
— Нет, Наташа. Когда я смогу тебя увидеть? Двадцатый раз набираю твой номер, я уже дошел до отчаяния. Телефон звонит как-то особенно безнадежно, когда тебя нет дома.
Она тихо рассмеялась.
— Я только что пришла.
— Пойдем поужинаем, — предложил я. — Могу сводить тебя в «Павильон». Только не говори «нет». На худой конец можно съесть котлету в закусочной. Или пойдем туда, куда ты захочешь.