И все же Яна не верила в случайное сходство. Слишком умопомрачительным оно было, и слишком много совпадений пришлось на единицу времени и пространства. Две женщины, родившие невероятно похожих девочек, вынашивали их в одно и то же время, в одном и том же городе. Правда, мать Яны перед родами уехала из Старграда, но зачала ребенка и прожила большую часть беременности здесь, как и мать Марины. Подруга губернаторши (заведующая тогда родильным(!) отделением больницы), о которой упоминала Марина, - это почти наверняка Вольская. Та самая Оксана Яновна, которая лечила бездомную беременную девочку Олю, а потом помогла ей перебраться в Москву и устроить свою жизнь. Именно визит Вольской к Марьяне в аптеку начал цепь событий, которые в итоге свели Яну с Мариной. Во всем этом следовало разобраться, и начать Яна собиралась отсюда, из Старграда.
Сойдя с поезда, она первым делом позвонила Кате и поймала ее буквально в дверях.
- Катю? - переспросил дребезжащий старческий голосок. - Сашенька, посмотри, Катюша еще не ушла? Только что дверь хлопнула? Девушка, Катя... Ах, нет, вот она! Тебя к телефону, стрекоза. Как снова пойдешь, не забудь, посмотрись в зеркало.
- Есть, командир! - донесся до Яны веселый Катин голос. - Алло, слушаю.
- Привет, это Яна. У тебя найдется минутка?
- Без вопросов. - Ее тон мгновенно изменился. - Есть новости?
- Да. И еще просьба. У тебя нет знакомых, готовых на пару недель сдать квартиру? Здесь, в городе.
- Зачем тебе? Приезжай ко мне и живи сколько влезет. Места навалом.
- Катя, я не хочу, чтобы нас видели вместе. И в гостинице останавливаться не хочу. Сейчас не могу тебе сказать, в чем дело, объясню при встрече.
- Ясно. Дай соображу. - Катя замолчала. - Слушай, перезвони мне через десять минут, хорошо? Или тебе неудобно?
- Удобно. Точно через десять минут или лучше попозже?
- Десять - это с запасом. Можно даже раньше, минут через семь.
Марьяна позвонила через десять - этого времени ей как раз хватило, чтобы купить в буфете ватрушку со стаканом сока и, не особенно торопясь, утолить голод.
- Доставай ручку и записывай, - распорядилась Катя. - Ты сейчас где?
- На вокзале.
- Тогда садись на пятерку, доезжай до площади Буденного - это четыре остановки. Там пересядешь на одиннадцатый автобус в сторону окраины (какой-то там микрорайон с номером, я точно не помню). Выйдешь на улице братьев Пахомовых, это почти конец маршрута, предпоследняя остановка. За остановкой - длинный дом с квадратной аркой. Пройдешь под нее во двор и увидишь ряд панельных пятиэтажек, стоящих "елочкой" одна за другой. Раз, два... третья - та, что тебе нужна. Второй подъезд, первый этаж, двадцать первая квартира. Я буду там ждать. Запиши на всякий случай точный адрес и мой мобильный телефон...
- Но ты же собиралась куда-то уходить! Тебя, наверное, ждут?
- Не бери в голову. Перетопчутся.
Марьяна добралась до места за сорок минут. Дверь в двадцать первую квартиру была приоткрыта. Девушка все же на всякий случай постучала по косяку и только тогда шагнула в прихожую.
- Добро пожаловать в скромную обитель бабы Нюши, - поприветствовала ее Катя, вынырнув из комнаты. - Ох! Тебя не узнать. Что ты с собой сотворила?
- Парик, очки, макияж... Обычная маскировка. Сейчас все объясню, - пообещала Яна. - Дай только оглядеться и дух перевести.
Квартира была типичной "хрущобой": пятачок прихожей; крошечная кухня, куда еле-еле поместились плита, раковина, стол с двумя табуретами и два подвесных шкафчика для посуды; совмещенный санузел и комната метров восемнадцати, заставленная типовой советской мебелью середины семидесятых годов - шкаф для одежды, сервант, телевизор, журнальный столик, диван-кровать, тумбочка, два кресла, стол, шесть мягких стульев.
- Тут живет твоя бабушка? - удивилась Яна, вспоминая Катины хоромы.
- Баба Нюша не бабушка. У нее даже детей своих нет. Баба Нюша - наша экономка, кухарка и ангел-хранитель в одном лице, - объяснила Катя.
- И она не возражает, что я у нее поселюсь? Она же ни разу меня не видела!
- Поселишься ты в другом месте, а здесь просто переночуешь. Завтра мои знакомые улетают в отпуск на Кипр и оставляют мне ключи от квартиры - я уже договорилась. А сегодня баба Нюша все равно собиралась остаться у нас, так что ты никого не стеснишь. Старушка, конечно, поворчала немного для виду, но я заверила, что ты пылинки с места не сдуешь, и все уладилось. По правде говоря, она здесь почти не бывает. И все ценности свои хранит у нас. Ну, огляделась? Тогда идем на кухню, там курить можно. - Катя пристроилась за кухонным столом, жестом предложив гостье занять второй табурет. - Ну, рассказывай скорее, что тебе удалось выяснить?
Марьяна второй раз за этот день отчиталась о своих ночных похождениях. Катя слушала ее, все больше мрачнея и бледнея от ярости.
- Скотина! Я всегда подозревала, что он подонок, но не до такой же степени! Ты бы видела, какие письма он Маришке писал! И после этого... Падаль, слизняк, вонючка!
- Честно говоря, меня гораздо больше потрясла губернаторша. Предназначить родную дочь на мясо, на запчасти... Бр-р!
- Ну, от Альбины я ждала чего угодно. Это такая запредельная тварь, что меня бы не удивило, даже если бы она собиралась разделывать тушку дочери самолично. Ладно, хватит об этой пакости. Что делать будем?
- Ума не приложу. - Яна развела руками. - То есть, на первый взгляд, выход очевиден: раззвонить о планах дивной мамаши во все газеты, на радио и телевидение, устроить грандиозный скандал на всю страну, разослать подметные письма милицейским начальникам вплоть до министра МВД. Но только действовать нам с тобой придется на свой страх и риск. Марина велела мне убираться из города. И попросила, чтобы я не рыпалась, если она все-таки погибнет - это ее слова. Кстати, к тебе это тоже относится. - Тут она не удержалась и дала выход своему негодованию: - Если хочешь знать, у меня сложилось впечатление, что она вообще не собирается ничего предпринимать. Сложила лапки и приготовилась принять мученический венец. Ее мамаша, дескать, дергает за веревочки все городское начальство, поэтому любые попытки ее остановить приведут к Содому и Гоморре. Я говорю: "Ну так давай обратимся не к начальству. Неужто в вашем зачумленном городишке не найдется ни одного честного мента?" Но она уверена, что если такой и найдется, то его немедленно уберут за компанию с нами. Моя мать, говорит, страшная женщина. Как же, как же! Страшнее кошки зверя нет. Я одного не понимаю: если она не собирается бороться, зачем тогда было затевать всю эту волынку со слежкой? Чтобы посильнее испугаться напоследок? Нельзя же быть такой овцой!
- Маришка - не овца, - хмуро заступилась за подругу Катя. - Тебе это может показаться странным - как же, девчонка всю жизнь молча сносит издевательства матери, даже не пытаясь взбунтоваться! - но на самом деле она сильный человек. И очень благородный. Через благородство свое и страдает. Она ненавидит скандалы, ругань, бурные сцены... А еще больше ненавидит, когда достается невинным. Но так уж вышло, что все ее попытки противостоять этой барракуде приводили именно к безобразным скандалам и наказанию тех, кто за Маришку заступался. Ее отец, друзья дома, горничные, гувернантки, шоферы - все, у кого душа не выдерживала издевательств Альбины над дочерью, получали за свое заступничество такие неприятности, что Маришка зареклась перечить мамаше в присутствии третьих лиц. Да и вообще... Она выбрала другой способ защиты - подчиняться, не проявляя никаких чувств. Альбина пыжится, изобретает все новые способы отравить дочери существование, а Маришка не выдает себя ни взглядом, ни словом, ни жестом, ломая гадине весь кайф. Но иногда Альбине все же удавалось измыслить что-нибудь такое, чего у Маришки совершенно не принимала душа. К примеру, девочкой она не выносила больших шумных сборищ, особенно когда на нее обращали внимание, а мамаша водила ее во всякие хореографические кружки, студии художественного чтения и требовала, чтобы дочка обязательно принимала участие во всех школьных концертах. Маришка не спорила и никому не жаловалась. Но на сцену так ни разу и не вышла. Научилась дышать специальным образом и каждый раз, когда объявляли ее номер, задерживала дыхание и теряла сознание. То есть натурально, без дураков, падала за кулисами в обморок. После третьего или четвертого раза врачи категорически запретили ей публичные выступления. И Альбине пришлось это проглотить. Понимаешь, к чему я клоню?