— Я этой истории еще не слышала.
— Тебе очень повезло, Маша. Я ее слышу, наверное, в восьмой раз.
— В четвертый, — уточнил педантичный Леша, принимаясь за лунный календарь.
— Я вообще не могу понять, как Генрих хотя бы изредка добирается до нужного места. Машенька, а ты уверена, что он блистает своим гением именно в Стекловке? Я, например, нисколько не удивлюсь, если окажется, что он по ошибке мучает дифференциальной геометрией коллектив преподавателей ветеринарной академии.
— Или военной, — хихикнула Машенька. — Честно говоря, я ни за что не поручусь. Хорошо еще, что вчера я отправила его с детьми, иначе не видать бы нам всем моря как своих ушей.
Тут на кухню выползли сонные детки. Увидев мать, они огласили дом воинственным кличем, сопроводив его энергичной пляской святого Витта. У соседки внизу что-то упало (судя по грохоту — чугунная сковорода). Я поспешно ретировалась в свою комнату.
Поезд отходил с Курского вокзала в пятнадцать восемнадцать. Мы с Лешей единогласно решили, что четыре остановки на метро плюс одну пересадку одолеем за сорок минут. На непредвиденные осложнения накинули еще восемь. Получалось, что выходить из дому следовало в половине третьего.
В полвторого мы все еще пытались растолкать обнаглевшего Прошку. Марк сомнамбулой бродил по квартире. Прошка громогласно отказывался подниматься, уверяя, что соберется за пять минут, ехать здесь максимум полчаса, а мы с Лешей — просто маньяки.
Пришлось окатить его холодной водой и спихнуть с дивана. Смертельно разобиженный, Прошка гордо удалился в ванную и заперся на полчаса. Тем временем Марк пришел в себя и принялся неистово барабанить в дверь, из-за которой доносилось шипение душа и фальшивое пение «Дубинушки». Поначалу любезные наши друзья переругивались довольно лениво, потом вошли в раж. Мы с Лешей уже сидели как на иголках, поэтому охотно ввязались в новый набирающий силу скандал.
Чай и кофе пили в яростном молчании, обжигаясь и скрипя зубами. Только семейство Луц чувствовало себя вполне непринужденно. Генрих травил очередную байку, троглодиты смеялись, Машенька улыбалась, хотя и она начала нервно поглядывать на часы.
Без двадцати пяти три мы все наконец собрались в прихожей и открыли входную дверь. В последнюю секунду Прошка крикнул: «Я мигом! Только газ проверю!» — и исчез в направлении кухни. Леша с Генрихом взялись за рюкзаки и стали вытаскивать их на лестничную клетку. Через три минуты мы с Марком в остервенении бросились на поиски добровольного блюстителя пожарной безопасности и обнаружили следующую безмятежную картину: в проходе валялся рюкзак, Прошка, небрежно развалясь в плетеном кресле, неспешно намазывал себе бутерброд, а перед ним дымилась чашка чая.
На мгновение мы с Марком лишились не только дара речи, но и способности двигаться. Потом я закричала раненой птицей, а Марк, перепрыгнув через рюкзак, выхватил Прошку из кресла и швырнул в прихожую. Рюкзак полетел следом. Прошка, не выпуская из рук бутерброда, заверещал, но его уже никто не слушал. Леша напялил на отбивающегося негодяя рюкзак и молниеносно выставил всех за дверь. Переругиваясь на бегу, мы помчались на улицу. До отхода поезда оставалось тридцать пять минут.
На платформе в метро негде было яблоку упасть.
— По техническим причинам интервалы движения поездов в сторону центра увеличены. Пользуйтесь наземным транспортом! — бодро объявила дежурная по станции.
Эрих с Алькой дружно заревели. Мы бросились наверх, перепрыгивая ступеньки эскалатора. Оставив всю компанию ловить такси, я помчалась к верному «Запорожцу». Такси, разумеется, старательно избегали нашу улицу. Побросав рюкзаки на верхний багажник и кое-как пристегнув их к решетке, мы начали набиваться в салон.
Сколько, по-вашему, человек может разместиться в «Запорожце»? Максимум пять? Не правильно! Произведя в уме несложные арифметические выкладки, вы легко убедитесь, что нас было восемь. В пути на нас оглядывались все без исключения пешеходы, а водители, рискуя устроить аварию, едва не выворачивали шеи. Но — милостив Бог — на постовых мы не нарвались и в пробку не угодили.
К вокзалу подкатили ровно за пять минут до отхода поезда. Я сунула ключи от машины под коврик, но позвонить знакомым уже не успевала. Наш вагон, естественно, стоял у дальнего конца платформы. Прибежали мы к нему за минуту до отправления. Я еще успела нацарапать на клочке бумаги два-три телефона и номер своей машины и сунула все это одному из провожающих:
— Пожалуйста, не могли бы вы позвонить по любому из этих номеров и сказать, что Варвара оставила машину на стоянке перед вокзалом. Ключи под ковриком.
Лысый дядька изумленно на меня воззрился, потом неуверенно кивнул. Поезд тронулся.
— Я же говорил, что тут ехать от силы полчаса! — торжествующе объявил Прошка.
Наш отпуск начался.
Пожалуй, стоит хотя бы коротко рассказать историю нашей дружбы. Все мы, за исключением Машеньки и, разумеется, Эриха с Алькой, познакомились в незабвенном восемьдесят первом. В тот год мы, семнадцатилетние абитуриенты, сияя от счастья, снова и снова перечитывали свои имена в списке зачисленных на первый курс механико-математического факультета МГУ.
Марк и я попали в одну группу. Высокий брюнет с выразительными карими глазами настолько выделялся среди зеленых первокурсников, что не мог не привлечь к себе внимания. Дело в том, что он носил волосы до плеч («военка» начиналась лишь со второго курса) и имел вид погруженного в самосозерцание отшельника. Заинтригованная, я нарушила все собственные правила и ринулась в атаку без предварительной рекогносцировки. Никогда еще внешность не была столь обманчивой. Марк оказался на редкость наблюдательным и ехидным типом с сардоническим чувством юмора. Выяснилось, что у нас много общего. Например, он тоже предпочитал другим напиткам сухое вино, любил дождливую погоду и был книгоманом. Правда, литературные вкусы у нас совершенно не совпадали и спорили мы с ним до посинения.
В то время женился мой драгоценный братец, и в двухкомнатной малогабаритке жить стало совсем невмоготу. Поэтому я с утра до вечера пропадала в общежитии. Там я и познакомилась с Генрихом и Прошкой. Мы сошлись на почве преферанса.
На самом деле Прошку зовут Андреем. Андреем Николаевичем Прохоровым. Но кличка Прошка приклеилась к нему намертво, и все давным-давно забыли, как звучит его настоящее имя. Они с Генрихом составляли весьма комичную пару. Генрих — долговязый, худющий, с журавлиными ногами, Прошка — маленький, кругленький, с пухлыми розовыми щечками и наивно-детским выражением лица. Генрих передвигается медленно и важно; Прошка вечно скачет, словно мячик, норовя забежать вперед и заглянуть собеседнику в глаза. Генрих исполнен чувства собственного достоинства, Прошка — до неприличия суетлив. Генрих совершенно непрактичен, Прошка — из породы хомячков, вечно тащит в свою норку все, что попадется под руку.
Прошке и Генриху очень повезло. В их комнате было прописано четыре человека, а в действительности жили трое — Генрих, Прошка и Мирон, о котором речь впереди. Четвертый жилец был «мертвой душой», то есть формально проживал в пятьсот одиннадцатой комнате, а на самом деле — у двоюродной тетки в Черкизове. Так что в пятьсот одиннадцатой я нашла постоянных партнеров по преферансу и такую иногда нужную забывшему о времени картежнику свободную койку. Конечно же по факультету вскоре поползли неизбежные слухи, но, поскольку для них не было ни малейших оснований, меня они нимало не смущали и нашей зарождающейся дружбе ничуть не помешали.