Несмотря на скверное настроение, Константин Олегович, по обыкновению, прямо-таки сочился вежливостью.
— Добрый день, Варвара Андреевна. Рад вас видеть. Садитесь, пожалуйста. Что-то вид у вас сегодня совсем измученный. Да-да, я понимаю, все случившееся вряд ли способствует полноценному отдыху, но нельзя же так себя изводить!
— Не беспокойтесь за меня, Константин Олегович. На мне все, как на собаке, заживает. А вид и у вас отнюдь не цветущий, простите за откровенность.
Белов хрюкнул, и глаза его весело блеснули. Похоже, мое вежливое хамство непонятным образом поднимало ему настроение.
— Хорошо, Варвара Андреевна, будем считать, что с обменом любезностями мы покончили. Перейдем к делу. Я хотел бы вас попросить описать, по возможности подробно, что из себя представляли погибшие Нина и Мирон Полторацкие. Поначалу я хотел составить о них представление по рассказам близких друзей, но после ваших сочных характеристик их описания выглядят несколько суховатыми. Может быть, тут моя вина, но я не сумел разглядеть за ними живых людей. Вы мне поможете?
— Я попробую, Константин Олегович, но не думаю, что это пойдет вам на пользу. Эдак я избалую вас, и вы с другими свидетелями совсем работать не сможете. Что же вы будете делать, когда меня под рукой не окажется? Уволитесь из прокуратуры в связи с профнепригодностью?
— Надеюсь, Варвара Андреевна, до этого все-таки не дойдет. И потом, зачем заглядывать так далеко вперед? Пока я могу прибегнуть к вашей любезной помощи, надо пользоваться удобным случаем.
— Да, пожалуй, это здравая мысль.
— Благодарю вас. Вы не возражаете, если я опять включу магнитофон?
Я кивнула.
— Итак, о Нине. Мы учились в одной группе с первого до последнего курса, — начала я и почувствовала, как к глазам подступают слезы. — Нина выросла в хорошей семье и производила впечатление благовоспитанной барышни из института благородных девиц. Она никогда не употребляла жаргонных слов, не рассказывала и не слушала сомнительных анекдотов, не носила драных джинсов. Этим она выделялась в студенческой среде. Кроме того, Нина была эстеткой. Она не выносила ширпотреба, и это чувствовалось во всем — в ее манере одеваться, в обстановке комнаты, в выборе книг, пластинок, духов. Нина прекрасно шила и вязала, и я не припомню, чтобы она хоть раз надела магазинное платье. Причем она сама придумывала фасон, и в ее туалетах всегда была какая-нибудь изюминка. Некоторые наши девочки пытались за ней угнаться, но куда там! Рядом с Нинкой любая франтиха выглядела словно разукрашенная курица рядом с фламинго. Для Нины форма всегда была неразрывно связана с сутью — неважно, шла ли речь о предмете, человеке, живой или неживой природе. Иногда мне даже казалось, что форма для нее важнее содержания. Например, если Нина сталкивалась с откровенным мерзавцем, который умел выгодно себя подать, она прощала ему низость охотнее, чем прощала какому-нибудь славному, но неотесанному малому недостаток хороших манер. Эта черта постоянно служила причиной неудач в ее личной жизни. Нина была очень романтической девушкой и, встретив очередного красивого парня со светскими повадками, тут же наделяла его внутренним благородством и безоглядно влюблялась. Понятно, это доставляло ей массу неприятностей. Правда, со временем она поняла, что красивая внешность в мужчине — не самое главное достоинство, но ее требования к манерам и умению одеваться оставались запредельно строгими. Если молодой человек позволял себе явиться к ней на свидание с пятном на рубашке, Нина воспринимала это как смертельное оскорбление, и молодой человек тут же получал от ворот поворот. К женщинам она была не столь требовательна. Например, на протяжении нескольких лет терпела в качестве подруги вашу покорную слугу, а это уже немало говорит о ее снисходительности. С людьми Нина в основном ладила. Она была щедрой до расточительности, всегда радовалась любой возможности сделать кому-нибудь подарок или оказать услугу. Если у нее с кем-то портились отношения, она становилась язвительной, но на открытый конфликт не шла, поскольку больше всего на свете боялась выглядеть вульгарной. Пожалуй, Марк и я были единственными, на кого Нинка позволяла себе кричать, но это легко понять: нас связывали близкие отношения. Вероятно, она научилась прощать недостатки мужа, и чем больше их прощала, тем сильнее его любила. Но их не прощали мы, поэтому после ее замужества довольно быстро отдалились. Она так и не простила нам этого разрыва, считала наше поведение предательством.
Ну, что еще можно сказать о Нине? Она была очень неглупой женщиной с разносторонними интересами. Немного рисовала, играла на фортепиано, занималась подводным плаванием. Получала удовольствие от знакомства с новыми людьми, любила принимать гостей и появляться в обществе. Обычно после замужества женщины постепенно замыкаются в своем тесном мирке, но с Ниной этого не произошло. Она ходила в театры, на концерты, на выставки. При этом дом содержала в образцовом порядке и успевала еще учиться на курсах модельеров. Словом, жила насыщенной и разнообразной жизнью. — Прошедшее время последнего глагола снова вызвало у меня жжение в глазах. — Может, вы будете задавать вопросы, Константин Олегович? Трудно говорить о человеке в общем плане.
— Но вы прекрасно справились с этой задачей, Варвара Андреевна. У меня, пожалуй, не осталось вопросов. А что вы скажете о Мироне Полторацком?
— Боюсь, говоря о Мироне, мне трудно оставаться объективной. Может быть, вы все-таки ограничитесь характеристиками, которые дали ему друзья?
— Как известно, чтобы получить объективное представление о человеке, нужно выслушать и его врагов.
— Ладно, я вас предупредила. Мирон на факультете был личностью известной. Не могу сказать, что все в нем души не чаяли, но уважали его многие. С первого знакомства с ним поражала воображение его необыкновенная сила, как физическая, так и внутренняя. Такому человеку никто не осмелится нахамить в магазине или трамвае, таких не задирают хулиганы и не изводят мелкими придирками вахтеры. В нашей гнилой интеллигентской среде личности вроде Мирона — редкость. Если оставить в стороне внешность, он напоминал американского киногероя — не ведающего страха и сомнений ковбоя или шерифа с Дикого Запада. Его отличали жесткость, неукротимая воля к победе и стремление к лидерству. Из крупных недостатков у него имелся лишь один, но, с моей точки зрения, он стоил всех его достоинств, вместе взятых. Мирон катастрофически не умел проигрывать. Если такое случалось, ему напрочь отказывало чувство юмора, жесткость сменялась жестокостью, а уровень интеллекта мгновенно падал до первобытного. Если кто-то высказывал в его адрес меткое остроумное замечание, вызывающее общий смех, Мирон вполне мог ответить увесистым тумаком. Если он участвовал в каких угодно конкурсах, олимпиадах, спортивных состязаниях и не становился первым, победитель едва ли мог рассчитывать на теплые дружеские поздравления Мирона; напротив, тот исходил желчью и делал все, чтобы умалить победу противника, — намекал на нечестность судей, на сомнительность результатов победителя, жаловался на катастрофическое невезение, ну и так далее. Зато если побеждал Мирон, положение коренным образом менялось. Он становился снисходительным и добродушным, блистал остроумием и охотно признавал достоинства судьи и устроителей соревнования. Надо сказать честно: побеждал Мирон куда чаще, чем проигрывал, и потому неприятные стороны его натуры не били в глаза, но менее неприятными от этого не становились.