— Спасибо, я не сердечница. И в обмороки по пустякам не хлопаюсь.
— Хорош пустяк! — Мужик покачал головой. — Я бы на твоем месте в милицию заявил. Один раз у них не получилось, а в другой, может, не промахнутся.
— Вот тогда ты с приятелем и заявишь в милицию, — успокоила его я. — А мне нет смысла. Не приставят же они ко мне охранника. Разве что в камеру посадят — но я туда не рвусь.
— Дак что ж ты — так это дело и оставишь? Убьют ведь, дурочка! Ты хоть знаешь, кому дорогу перебежала?
— Понятия не имею.
Сосед посмотрел на меня недоверчиво.
— Работаешь-то где?
— Дома. И работа у меня самая что ни на есть мирная.
— Вяжешь, что ль?
— Вроде того. Так что с этой стороны копать бесполезно. Ладно, спасибо тебе за предупреждение. Выходит, ты вчера не ущерб мне материальный нанес, а спас жизнь или по меньшей мере здоровье?
Мужик озадаченно почесал в затылке.
— Выходит, что так.
— Стало быть, за мной бутылка.
Я закрыла за собой дверь квартиры и осторожно присела на галошницу. «Что за чертовщина? Кому я до такой степени испортила жизнь? Может, опять какая-нибудь идиотская ошибка, как полгода назад? Нет, это маловероятно. Мой „Запорожец“ выпущен еще на заре нашей эры, его ни с чем не спутаешь. И потом, на меня и сегодня напали — на лестнице! До новости про испорченный тормоз это нападение еще можно было считать случайностью, но теперь в нем проглядывал несомненный детерминизм. Я спускалась одна по просторной лестнице, причем держалась ближе к середине. Обогнуть меня было проще простого, не заняло бы и секунды. И даже если предположить, что тот выродок не захотел себя утруждать, он должен был отпихнуть меня с дороги, в сторону. А он вместо этого с силой толкнул в спину. Если бы не выбоина в ступеньке, я как пить дать сломала бы себе шею. Два покушения за два дня — чересчур много для совпадения. Кто же это так меня невзлюбил?»
Перебрав в уме своих личных недоброжелателей, я отвергла их кандидатуры — за мелочностью вражды. Корыстный мотив в моем случае отпадал. Хотя… Я вспомнила о миллионах Вероники. Кузина по моей просьбе должна была сказать Людмиле — единственной, кто знал о деньгах в сейфе, — что я прибрала их к рукам. Выходит, у Людмилы или у кого-то из ее окружения есть основания считать меня богатенькой. Да, но в случае моей смерти деньги им все равно не достанутся. Какой же смысл на меня покушаться? Я еще могла бы понять, если бы мне ломали руки-ноги, требуя признаться, куда я дела ключ от сейфа, но чтобы вот так, без разговоров… Странно.
А может, дело не в швейцарских миллионах, а в тех трехстах тысячах, что лежат в нашем банке? Вероника — опять-таки с моей подачи — рассказала всем знакомым, что якобы я положила деньги на свое имя, а ей буду выдавать проценты. Что, если кто-то из ее друзей возмутился моей наглостью и решил восстановить справедливость? Но, коль скоро деньги лежат в банке, получить их после моей смерти могут только ближайшие мои родственники — родители или брат. К Веронике они не вернулись бы, разве что я оставила завещание. А поскольку насчет завещания злоумышленник наверняка ничего не знает, то и суетиться ему не было смысла.
Я долго просчитывала варианты, но так ни на чем и не остановилась. В конце концов это бесплодное занятие меня утомило. Ладно, леший с ним, с убийцей. Теперь я предупреждена, и голыми руками он меня не возьмет. И я переключилась на меры безопасности, которые могу сама себе обеспечить. В числе прочего я помусолила мысль о том, чтобы позвать в телохранители друзей, но после недолгих раздумий ее отбросила. Ведь я объявила им, что отныне буду выбираться из выгребных ям самостоятельно.
Вся следующая неделя прошла под знаком развивающейся паранойи. На улице я шарахалась от каждой тени, пропускала вперед медленно бредущих прохожих и, пройдя сотню-другую шагов, резко оборачивалась, стремглав бросалась в закрывающиеся двери ненужных мне троллейбусов, пялилась в зеркальные витрины и не вынимала руку из сумки, где с воскресенья лежал газовый баллончик, выпрошенный у бывшего одноклассника, который ныне торгует средствами личной защиты. (Вообще-то я клянчила у него пистолет, но нарвалась на категорический отказ. Этот поганец имел наглость заявить, что никакая память о счастливых мгновениях детства не искусит его одолжить оружие особе без тормозов и винтика в голове. Я смиренно забрала предложенный баллончик, спрятала его в сумку и только потом выразила свое решительное несогласие с точкой зрения клеветника. В настоящее время мой обидчик чувствует себя удовлетворительно.) По счастью, в квартире за свою безопасность я могла не волноваться. Меня надежно охраняла Шейла — роскошная черная догиня, редкостная умница. Хозяева этого сокровища в начале каждого лета перевозили на дачу детей и такую гору скарба, что собаке в машине не хватало места, и ее на несколько дней оставляли на моем попечении. В этом году мне подкинули Шейлу как нельзя более своевременно — вечером в ту самую злосчастную субботу, когда я узнала о неудавшемся покушении. Поэтому радость встречи, и всегда-то довольно бурная, на этот раз не поддавалась описанию. Глядя на наше счастливое воссоединение, Славик, хозяин собаки, покачал головой и высказался в том духе, что мне пора заводить детей.
И этот туда же! Уж если я когда-нибудь решусь расстаться с бесценной свободой, то не ради детей, а ради собаки. Только собака и стоит такой королевской жертвы. Например, умная вышколенная овчарка даст сто очков форы любому телохранителю. Кто еще способен за десятки метров не только уловить легчайший шорох, но и безошибочно определить, таит ли он в себе опасность?
Шейла, почувствовав мое внутреннее напряжение, после ухода Славика легла у порога, всем своим монументальным видом говоря: расслабься и занимайся своими делами, а уж я позабочусь о том, чтобы тебе не помешали. Я знала, что она не подведет, и спала спокойно.
Правда, Шейла все же внесла в мою жизнь кое-какие осложнения. Во-первых, утренние прогулки. Встать в семь часов для меня — подвиг. В исключительных обстоятельствах я на него способна, но не каждый же день! Я пыталась убедить чудо-собаку, что, погуляв в три часа ночи, она вполне способна подождать со своим моционом до полудня или хотя бы до одиннадцати, но Шейла мою точку зрения не разделяла. И каждое утро, стоило мне пошевелиться в постели, она уже была тут как тут: повизгивала, энергично виляла всей задней частью корпуса и норовила лизнуть меня в нос.
Вторым осложнением был инфаркт, который едва не получил Прошка, открывший своим ключом дверь моей квартиры. Я честно предупредила всех обладателей ключей о собаке и посоветовала им предварительно извещать меня о своих визитах по телефону, чтобы, не дай бог, не забрести ко мне в мое отсутствие. Но Прошка то ли позабыл о предупреждении, то ли (что больше похоже на правду) просто его проигнорировал. В общем, в пятницу я ненадолго вышла в магазин, чтобы закупить для наших традиционных посиделок провизию и напитки, а вернувшись, застала такую картину: посреди прихожей застыл беломраморным изваянием Прошка, у порога, не сводя с него внимательного взгляда лежит в картинной позе Шейла и на любое — самое незаметное — движение гостя отвечает многозначительным утробным ворчанием. Мне пришлось полчаса отпаивать беднягу водкой и валерьянкой, а потом еще час выслушивать его претензии. В конце концов несправедливая критика переполнила чашу моего терпения, и в качестве третейского судьи я пригласила на кухню Шейлу. Прошка опасливо на нее покосился и тем не менее позволил себе очередное неуважительное высказывание в мой адрес. Однако короткий выразительный рык мгновенно перекрыл поток его красноречия.