— Что…
— Помолчи. Просто постой и помолчи.
Говорю шепотом, но она меня слышит. И, слава богу, слушается. Я продолжаю идти вперед — туда, где между двумя рядами сараев есть щель. Когда-то мы лазили в нее, хоть тетя Роза мне строго-настрого запрещала, а теперь меня там ждут. Я чувствую присутствие недоброй воли и вижу даже в темноте. Мир такой звонкий и простой, свет из окон слепит глаза. А они думают, что нападут внезапно.
— Вика!
Эх, Наташка, говорила же тебе, чтоб стояла тихо. Но она не изменилась, добрая душа.
Где-то краешком мозга я думаю о ней, а моя рука входит в тело нападающего, прямо в сердце. Второй замахнулся куском трубы — так медленно, так неуклюже, его даже убивать неинтересно, хоть и приходится. Сколько их тут и что им нужно? Похоже, не террористы, а местные романтики с большой дороги. И я хочу знать, кто их послал. А потому одного придется оставить в живых.
— Вика!
Наташка бьется в руках какого-то здоровяка. О, нет, из-за меня уже погиб Гарольд, она погибнуть не должна! Где была моя голова, когда я пришла к ней? Я же фактически подставила ее! Но все исправлю, прямо сейчас.
Мое тело наливается яростной силой, которая переливается в руки, чужая кровь плеснула в лицо. Завтра это место облепят мухи, а сейчас в моей голове древняя песня охотников из клана Ягуара, песня на мертвом языке тех, кого давно уже нет на свете. Но все они во мне, дали мне силу, и я должна выжить и зажечь огонь в храме. Потом.
— Вика, беги!
Разве ты забыла, подруга, что я никогда не убегаю? Свет из окон слепит глаза, асфальт залит кровью, четверо лежат в ней, а трое живы и в ужасе пялятся на меня, даже о Наташке забыли. Та тоже, вырвавшись из рук нападавшего, уставилась на меня, словно увидела живого Дракулу.
— Если вы мне солжете, ни один из вас живым отсюда не уйдет.
Один из троих рухнул на асфальт, глухо стукнувшись головой. Потерял сознание, бедняга. Хлипкий нынче преступник пошел, чуть что, падает в обморок. А между тем сами напросились, устроив засаду на двух беззащитных женщин.
— Что вам надо?
Двое в страхе молчат, пятятся. Я выпрямляюсь. Ярость кипит во мне, ищет выхода, и выход сейчас будет очень простой, если они не начнут отвечать на мои вопросы.
— Итак? Ответ мне нужен сейчас, иначе кто-то из вас присоединится к трупам.
— Нам заплатили.
Это я и без тебя знаю. Мне нужно знать, кто именно.
— Имя мецената!
— Чего?..
Так, с лексикой у парней тоже не сложилось.
— Кто вам заплатил, умник?
— Аслан.
— Кто такой?
— Ну, кто… Аслана не знаешь?
— И что приказал?
— Черную убить, белую привести живой.
Ага, вот оно что. Курту Монтою я нужна живой. Неужели из-за шкатулки? Нет, что-то есть еще.
— Проваливайте.
— А ты не…
— Дважды повторять не буду.
Те, что еще держались на ногах, исчезли в темноте, а трупы остались. Хочу поскорее вымыться, пока кровь не засохла.
— Идем.
Наташка в страхе смотрит на меня. Господи, как же я устала. Длинный был день.
— Ты… Вика, что это было?
— Потом расскажу, о’кей? Надо смыть кровь, а то не отдерешь ее потом.
— Вика, почему у тебя были такие глаза?
— Уродливое лицо империализма и капиталистическое воспитание сделали свое дело. Помнишь, нас в школе учили когда-то — волчьи законы и прочая лабуда? Ну вот, все оказалось правдой.
— Ты еще шутишь!
— Если мы и дальше будем здесь стоять, мало нам не покажется. Приедет полиция и…
— Да о чем ты говоришь! Они сюда не сунутся, тут же опасно. Не трогай сумки. В них продукты, а ты вся… Что… что ты делаешь?
Я снимаю окровавленную одежду и бросаю в бак с отходами, потом поджигаю контейнер. Сейчас жарко и сухо, мусор сгорит, а вместе с ним и мои шмотки.
— Надеюсь, соседи уже спят или смотрят сериалы.
— Ты сумасшедшая!
— Может быть. Но сама подумай, как это стирать? А так сгорит себе, и беспокоиться не о чем.
Мы ныряем в подъезд, быстро оказываемся в квартире, и я иду в ванную. Вода поначалу течет очень красная, потом светлеет. Пена тоже уже не розовая, а такая, как надо, только мне все равно кажется, что я никогда не отмоюсь. Но это эмоции, а законы природы неумолимы — все чисто, даже под ногтями.
Потом осматриваю ванную — нигде не осталось никаких пятен. Я нарочно оттягиваю момент выяснения отношений, а потому усаживаюсь в ванну и даю воде обнять меня. Закрываю глаза — и оказываюсь в ночном Виль-Таэне, перед троном Древнего. Город не исчез, он остался в моей памяти и будет существовать, пока я помню его…
— Кто вы такие?! Что вам надо?!
Наташкин голос испуганный и негодующий. Я хочу подняться, но это оказалось непросто — битва вымотала меня. Нож из Виль-Таэна блестит на стиральной машинке, и я сжимаю его в руке. Хотя он сейчас тяжел для меня, боюсь, я не справлюсь. Медленно открывается дверь, и за ней не Наташка.
— Вольдек, не заходи туда! Давай, затаскивай их. Вырубились отчего-то, надо…
Голос как будто знакомый, но кто-то входит, и я брызгаю ему в лицо из баллончика с дезодорантом. Человек вскрикивает, закрывает лицо руками, а нож уже на пути к его сердцу. Если бы только что взгляд Древнего не лишил меня остатка сил, я бы успела, а так крепкая ладонь толкает меня, и я, поскользнувшись, падаю, приложившись головой о краешек ванны. Свет в глазах погас.
— Я ничего не понимаю.
Наташка нервничает, испугана, но держится. Кто-то ходит по гостиной, на кухне звенит посуда, а я лежу на знакомой тахте в спальне и слушаю, как за дверью Керстин Бартон поливает, сука такая, меня грязью перед моей когда-то лучшей подругой. Решение убить ее крепнет во мне, как свежезамешанный гипс.
Я сажусь и оглядываюсь в поисках хоть какой-то одежды.
— И что, она теперь всегда будет такая? — спрашивает Наташка.
— Мы не знаем.
— Господи, вы бы ее видели! Это было так страшно… Но те люди собирались нас убить. Зачем? Почему?
— Думаю, скоро все закончится, так или иначе.
О как! Керстин знает что-то, чего не знаю я? Кстати, по-русски она говорит абсолютно без акцента.
Интересно, как Бартон здесь оказалась? Слежки я не заметила, хотя это, конечно, не показатель — если за мной не следили, как же давешние хитрецы оказались сегодня там, где оказались? И место, где они ждали, было единственным пригодным для засады. А теперь и Бартон заявилась. Так, глядишь, и Курт Монтоя скоро на огонек заглянет.