— Итак, что же у нас получается? Если по квартирам рыщет убийца, Лёнич и Серж почти наверняка невиновны… Хотя насчет Лёнича остаются сомнения. В отличие от Сержа, он признал возможность вторжения к себе только после моих наводящих вопросов. С Глыбой ничего не ясно. Мищенко давать показания не в состоянии. Да, положение, прямо скажем, особой надежды не внушает… Ну, хоть Архангельского за скобки вынесли, и на том спасибо.
— Не хочется тебя разочаровывать, Варька, но, думаю, Сержа рано сбрасывать со счетов, — сказал Генрих со вздохом. — Поставь себя на место убийцы. Он забирается в одну квартиру за другой и не может не опасаться, что где-нибудь хозяева обнаружат следы его пребывания. С его стороны было бы разумно подстраховаться, то есть рассказать о вторжении в свою квартиру, не дожидаясь, пока его об этом спросят. Если никто не заметил следов его деятельности, на рассказ, скорее всего, не обратят особого внимания. Если заметят — он себя обезопасит.
— Проклятие! — Я в сердцах воткнула нож в доску. — Неужели этот порочный круг никогда не разомкнется? Лёнич, Серж, Глыба, Гусь, Лёнич, Серж, Глыба, Гусь и так далее до бесконечности. Меня уже тошнит от этой карусели! Полцарства за сокращение списка! Напрягите извилины, Пинкертоны. Снимите подозрения хоть с кого-нибудь!
Сказать, что этот крик души пропал втуне, было бы несправедливо. Леша с Генрихом ушли в глубокий астрал. В гробовой тишине мы приготовили ужин, накрыли на стол и приступили к еде. Вероятно, так, в полном молчании, мы бы ее и прикончили, если бы не появление Прошки. Он ввалился в квартиру усталый и злой, а увидев нас за скромной трапезой, разозлился еще сильнее. Суть его длинной прочувствованной речи можно изложить одной фразой: мы нарочно выгнали его в собачий холод и послали к черту на рога, чтобы сожрать все без него. На наши протесты и предложение заглянуть в сковородки, дабы убедиться в беспочвенности своих обвинений, Прошка не реагировал. И лишь моя угроза поделить его долю на троих, дабы ему неповадно было возводить на нас напраслину, остановила поток его красноречия.
— Ну уж нет! — сказал он твердо и ринулся к раковине мыть руки. — Если вы не наелись, можно поделить порцию Марка. Но на четверых.
— Неужели тебя не накормили старушки? — удивилась я, когда Прошка хищно набросился на еду.
— Они уже легли спать, — сказал он с горечью покинутого возлюбленного и сунул в рот целую котлету, из-за чего на некоторое время утратил дар речи.
— Спать? — Я посмотрела на часы. — Боже, уже без десяти одиннадцать!
— Ты нашел у себя в комнате следы злоумышленника? — поинтересовался Генрих у Прошки.
Тот помотал головой и обратил на меня полный укора взор. Мне оставалось только радоваться, что у него набит рот, иначе его неодобрение было бы выражено куда более экспрессивно.
С приходом Марка сцена почти в точности повторилась. Хотя он не устает твердить Прошке, что есть вредно, неприлично и безнравственно, на него самого эта мораль, по-видимому, не распространяется. Во всяком случае, обличив нас во всех грехах и отругав за свою бесплодную поездку, Марк потребовал себе добавки.
От еды нас совсем разморило. Наши речи все больше походили на бессмысленное бормотание. Даже вылакав два кофейника крепкого кофе, мы все равно клевали носами, то и дело теряли нить разговора, а то и вовсе отключались. И немудрено. За последние двое с половиной суток нам удалось поспать от силы часов десять. Только необходимость за ночь вычислить убийцу удерживала нас в вертикальном положении. Но в два часа Марк объявил о капитуляции.
— Надо поспать. Хотя бы часа три. Сейчас мы ни на что не годны.
— Но уже пятница! — напомнила я жалобно.
— Марк прав, Варька, — сказал Генрих. — Может быть, на свежую голову нам удастся найти решение, а так мы только напрасно себя измучаем.
— Угу, — согласился Леша, то ли кивнув, то ли дернув во сне головой.
Прошка ничего не сказал. Он сидел в углу дивана, откинув голову на спинку, и тихонько похрапывал.
Я провалилась в сон, едва успев донести свое тело до постели, а через сорок минут проснулась от кошмара, о котором немедленно забыла, поскольку мысли мои тут же обратились к не менее неприятной действительности. Мое эстетическое чувство решительно восставало против сочетания красок, в коих мне рисовалось наше ближайшее будущее, но все попытки внести в унылую цветовую гамму хоть небольшое разнообразие окончились провалом. Отчаявшись рассеять окружающую тьму светом мысли, я потянулась к выключателю ночника. Часы на тумбочке у кровати показывали без нескольких минут три.
«Заснуть мне больше не удастся, это ясно. Но если пролежать в постели еще несколько часов, упиваясь мрачными думами, то насчет арестантских колодок и каторжных цепей можно не беспокоиться — мне наверняка отведут теплое местечко в уютном желтеньком доме. Жаль только, что некому будет меня навещать, ведь все, кому небезразлична моя судьба, отправятся в места не столь отдаленные. Хорошо еще, если Селезневу удастся отвертеться от обвинения в должностном преступлении, но захочет ли он после этого пятнать честь мундира визитами к душевнобольной преступнице?»
В этом месте плавное течение моих мыслей нарушилось.
Селезнев! Он же профессионал! Если есть на свете люди, способные за оставшиеся несколько часов разгрызть тайну смерти Мефодия, то он, скорее всего, входит в круг этих избранных. По крайней мере, он не варился с нами в собственном соку последние трое суток, не перебирал до полного одурения четыре равноправные кандидатуры убийцы, не повторял как заведенный одни и те же доводы «за» и «против», не изучал под микроскопом все известные нам факты. Может быть, именно этого нам сейчас и недостает: профессионального опыта и относительно свежего взгляда.
Махнув рукой на светские условности (не до жиру!), я решительно открыла записную книжку и набрала домашний номер, столь необдуманно оставленный доверчивым Селезневым.
— Да? — спросил он хриплым спросонья и не слишком счастливым голосом.
— Доброе утро, идальго! — Я постаралась вложить в эти слова как можно больше сердечности, дабы смягчить удар, который собиралась нанести. — Ты мне нужен. Не могли бы мы сейчас встретиться?
Последовавшая минута молчания привела меня в совершенно траурное состояние духа. «Вот вам пример мужской непоследовательности, — думала я с горечью. — Сначала человек набивается в друзья, дает понять, что готов свернуть ради тебя горы или на худой конец бросить к твоим ногам капитанские погоны, а потом выясняется, что его приводит в ступор простая просьба о свидании. Казалось бы, что может быть приятнее незапланированной встречи с располагающей к себе девушкой? Так где же она, бурная радость? Или прикажете толковать это молчание как первейший ее симптом?»
— С удовольствием, — мужественно выдавил из себя Селезнев, как видно, подслушавший мои мысли. — Мне подъехать к тебе?
— Нет. У меня тут ночлежка.