— Удачи, дети мои, — не отказался поп от честно заработанной денежки.
Из подъезда вывалились Лохматов с Вернером. Молча взяли по сектору. Максимов вытащил дрожащую девчонку, толкнул в подъезд, прикрывая спину. Краем глаза успел отметить, как отворилась дверь стоящей у подъезда иномарки, нога уперлась в землю, взмыла голова наблюдателя…
Сколько же клевретов у этих ребят? Что вообще происходит?
Лишь в конторе, когда захлопнулась дверь, он почувствовал относительное облегчение. Ноги подкосились. Максимов рухнул в кресло, украшающее приемную, вынул пухлый конверт, бросил на Любашин стол.
— Держите, орлы. Не пропил я вашу зарплату…
— Браво, — восхитилась Екатерина, покосившись на трясущуюся «попутчицу». — Но бочку меда ты, Костик, испортить сумел. Вернер, усади нашу гостью, она сейчас родит…
Очень скоро в конторе стало чинно и даже скучновато. Максимов с каменным лицом восседал за директорским столом, напротив Света — сжатая, почерневшая (пару минут назад по совету мудрой Екатерины она позвонила родителям и сообщила, что заночует у «подружки»). Олежка в дальнем углу задумчиво чесал подбородок и прикидывал, что ему мешает провести ближайшую ночь в качестве «подружки». Вернер с творческой дилеммой уже справился — убедив себя, что из детсадовского возраста он давно вышел, — поэтому без всяких физиологических метаний просматривал газету. Екатерина строила глазки Максимову.
— Спасибо вам, Константин Андреевич, — прошептала Света.
— Пожалуйста, — кивнул Максимов. — О неоплатном долге мы с тобой потом поговорим. А сейчас — не надо отвлекаться.
— Хорошо… Мы с Димой взяли перед уходом джин-тоник. — (Екатерину скривило)… — Вы не думайте — я выпила его на улице и даже лучше себя почувствовала… Мы шли, целовались, потом забрели в какой-то дворик… Дима доску в заборе отогнул, сказал, что здесь короче… Там дом такой новый, с башенками, квартиры, наверное, ужасно дорогие… А забор низенький совсем. — Девица жалобно всхлипнула. — Мы опять стояли, целовались — он, наоборот, от тоника опьянел, завелся, потащил меня на детскую площадку, а я уговаривала его туда не ходить — словно чувствовала… Мне действительно было не по себе… Он жив? — Девица обвела присутствующих мутными глазенками.
Максимов беспокойно шевельнулся.
— Ищем, Света. Продолжай.
— Там домик был такой, треугольный, с резными окошками, для детей…
— Теремок, — подсказал эрудированный Вернер.
— Да, наверное… Дима сказал, что это прикольно, мы туда и полезли… Ничего там не было прикольного — грязно, трусики какие-то валялись… Он меня долго уговаривал, а я не соглашалась — нет, у нас по-всякому с ним было, а тут страшно почему-то стало, я и говорю, пойдем, мол, тачку возьмем, и к тебе… а он — там мать со своим хахалем вот-вот из гостей вернутся… А потом машина какая-то приехала, трое вышли, в дом отправились…
— Кто такие, не запомнила? — встрепенулся Олежка.
— Темно же было, не видно… Все мужчины, уверенно шли к подъезду. Один из них как-то тяжело передвигался — пожилой, наверное. Или устал с дороги… А потом — не помню, сколько времени прошло — окно где-то наверху с треском разбилось, и упало что-то — как мешок… Я испугалась, а Дима как оттолкнет меня да зашипит: «Это же человек упал, Светка…» Как подскочит, и бежать к дому… Я говорила ему — не надо, я говорила, я говорила… — Девица задрожала и заревела в полный голос. Екатерина со вздохом поднялась, набрызгала в стакан из кулера. Поддержала за донышко, чтобы вздрагивающая девица смогла напиться, не расплескав. — Он побежал к дому… не знаю, может, помочь хотел… Я бы тоже вышла… Но тут выскочили какие-то здоровые жлобы… Один как закричит: «А это что за фраер! Хватай его, Ракита!» Дима дернулся, сбежать хотел, но о поребрик запнулся, упал, его ударили по голове… А потом по дорожке потащили, в машину забросили… А у меня язык отнялся, ноги встали — ни кричать, ни бежать… Под домик этот детский заползла, там грязища, насекомые, мыши пищат, я их боюсь, мамочка… но молчала. А эти, здоровые, по двору шарились, фонарями светили, я думала, помру от страха… Не нашли. Один сказал — нет тут… ну, никого, а еще кто-то из дома выбежал — бээмвуху, кричит, этого чурки ищите, за углом обычно держит… Потом… не помню. Машина, в которую Диму затащили, развернулась, прямо на газоне, я вылезать стала — думала, раздавит вместе с домиком этим… Чуточку не доехал, покатил в другую сторону, а я номер увидела — там подсветка под фарами горела…
— Запомнила? — подскочили все разом.
Света испугалась, как будто они разорвать ее собрались.
— Буквы… не помню… первая «А»… а цифры хорошо запомнила. Я с детства хорошо цифры запоминаю…
— Пиши. — Максимов подтолкнул обрывок газеты. — Какой марки машина?
— Ой, не знаю… Угловатый такой, большой джип, и значок… «Мерседес» — точно!
— «Гелендваген», — крякнул Вернер, почесав затылок. — Уважаемая харя, поди, ездит.
Максимов схватился за трубку.
— Коля? Вы уже на месте?.. Прекрасно. Повязали клиентов?.. Что значит, «нечего повязывать»?.. Почему «не совсем прекрасно»?.. — Максимов открыл рот и с изумлением начал слушать. По мере повествования физиономия сыщика бледнела, затем внезапно начала чернеть, а к концу беседы приобрела коричнево-землистый оттенок. Сотрудники забеспокоились. Даже Светлана, позабыв про собственные страдания, приподняла голову и перестала дрожать.
Максимов положил трубку и тупо на нее уставился (не соврала ли?).
— Давай же говори, — вздохнула Екатерина. — Хотя, мне кажется, я догадываюсь…
— Люди Завадского примчались на Колхидскую через десять минут после моего звонка, — убитым голосом сообщил Максимов. — Полиция, которую вызвала соседка, не спеша прибыла уже после Завадского. Оба клиента мертвы. Дырочки в черепушках… Никто ничего подозрительного не видел… Черт меня тресни, если я кого-то убивал! У меня даже нечем!
— Никого вы не убивали… — побледнела Светлана. — Я могу подтвердить…
— Спасибо, крошка, — горько усмехнулся Максимов. — Твои слова бы — да в хороший суд… Завадский тоже в принципе не настаивает, что это я их убил. Идиотизмом Коля не страдает. Но какая козырная карта для определенных кругов! И сейчас мы узнаем — для каких… — Максимов вновь схватился за трубку, отстучал на память номер Шевелева, нетерпеливо забарабанил пальцами по столешнице. — Юрка? Это Максимов, привет. Слушай, последняя просьба у меня к тебе в этой жизни… Почему последняя? Да настроение что-то неважное. Диктую номер «Гелендвагена» — сможешь пробить за шесть секунд?.. Какой, говоришь, коньяк?.. Кхм. Ладно. А ты в курсе, что этот коньяк стоит, как ящик обычного?
Он швырнул трубку и с ненавистью на нее уставился. Народ безмолвствовал. Ждали. От звонка буквально подскочили.
— Слушаю! — Максимов сцапал трубку. Выслушал информацию, вежливо поблагодарил и со стоном откинул голову. Вот и выстрел из ружья, что висело на стене в начале пьесы…