Амадор выпрямился, расправил плечи, глаза у него заблестели – передо мной вырос совсем другой человек.
Пора снова перейти на «вы».
– Что вам известно об этом поставщике?
– Ровным счетом ничего, – ответил он, разведя руками. – Он сам со мной связывается, когда ему заблагорассудится, во время ярмарок насекомых, спрашивает, интересует ли меня тот или иной вид. Если интересует, он назначает мне встречу, каждый раз в новом месте… Иногда приходится ждать две или три недели. Вам… вам может показаться странным, но я заметил, что это связано с фазами луны.
Я наморщил лоб:
– То есть как – с фазами луны?
– Я встречался с ним, наверное, раз десять, и все наши сделки совершались в ночь новолуния. Я проверял по календарю. Точно: в самое новолуние…
– Фазы луны… Какой в этом смысл?.. Пауки реагируют на луну?
– Никоим образом. Я и сам над этим думал, но не нашел объяснения. Неразрешимая загадка…
Рядом с моей головой дрогнула паутинка. Из трещины в стене высунулась пара темных с желтыми полосками лапок. Я попятился.
– Не бойтесь, – успокоил меня биолог. – Это мелкие пауки-крестовики, совершенно безобидные, таких можно найти в любом саду.
Я все-таки чуть посторонился, сложил руки на груди:
– А ваш поставщик откуда берет пауков?
– Не имею ни малейшего представления. Он показывает мне список паукообразных, я выбираю.
– Сколько вы ему платите?
Амадор отступил в темноту, медленно погрузил руку в опилки, выловил паука-птицееда с розоватыми жвалами, погладил.
– Слева от вас Latrodectus mactans, южноамериканская черная вдова, я отдал за нее больше тысячи евро. Atrax robustus обошелся вдвое дороже.
Коллекционер поманил меня под другой свод, освещенный красными лампочками и перегороженный огромным листом плексигласа. По ту сторону был ад: пирамиды из шелковых сетей, опутанные паутиной насекомые, непереваренные хитиновые останки.
– Этот великолепный экземпляр – самый дорогой в моей коллекции, почти четыре тысячи евро. Тропическая разновидность nephila, у которой самая прочная в мире нить. Его паутина способна остановить идущего человека. Посмотрите, как он работает, – вот он, в верхнем правом углу! Ему требуется час с четвертью, чтобы соткать сто сорок метров великолепного шелка. Настоящее чудо!
У меня по позвоночнику вверх пополз обжигающий холод, все волосы на теле встали дыбом.
– Тысячи евро, запертые в подвале, – нервно передернувшись, сказал я. – Честно говоря, мне трудно это понять.
Амадор вскинулся, его глаза потемнели от злости.
– А литография, которая с виду паршивее голубиного помета, – такая покупка, по-вашему, имеет смысл? Пауки всегда внушали уважение! Это великолепные архитекторы, индейцы навахо и сегодня еще учатся у них, когда строят свои хоганы [18] . У них есть чему поучиться! И они везде. На одном поле можно найти два миллиона особей, в самых чистых домах – больше тридцати. Пауки вокруг вас и внутри вас: любой француз за жизнь проглатывает во сне с десяток, это достоверные сведения! Обожаю рассказывать об этом женщинам – видели бы вы их лица! Десяток пауков, которых незаметно для себя глотаешь по ночам!
Меня чуть не стошнило, но я заставил себя не отвлекаться.
– Как выглядит ваш поставщик?
– Лет сорока, не очень высокий, может, метр семьдесят. Говорит с испанским акцентом, все пальцы в перстнях. Нервный, по типу – мексиканец… из тех, кого можно испугаться: с черными усами и взглядом, от которого делается не по себе.
Этот не мог быть убийцей, тот, по словам пчеловода, куда более рослый.
Мы выбрались из паучьих лабиринтов на поверхность, и обжигающее дыхание светила я встретил как избавление.
– Анонимный звонок незадолго до вашего прихода – это были вы? – спросил Амадор, открывая ставни.
Я кивнул и слегка прищурился:
– Сегодня суббота. И биржа будет работать, верно?
Он отчаянно замотал головой:
– Нет-нет-нет. Я вижу, куда вы клоните. Не пойду!
– Вы ведь не захотите меня огорчить, господин Амадор? Ведь маленький паучок может превратиться в большую…
– Вы…
– Что?
Он заткнулся. Я продолжил:
– Где будет ярмарка?
– На Монмартре, на площади Тертр. Это ночная биржа, с двадцати одного часа до полуночи, но…
Я вытащил мобильник.
– Что… что вы делаете? – всполошился Амадор.
– Сейчас приедут мои коллеги, мы введем вас в курс дела и разработаем план действий. Сегодня же вечером вы поднесете нам этого мексиканца на блюдечке.
– А… а если он не придет?
– Посмотрим. А пока давайте снова спустимся в ваш подвал. Мне только что пришла в голову одна мысль… убийственная…
Человек возвращался в свою квартиру – полуголый, вымотанный, промаринованный в собственном соку и совершенно одинокий. Еще несколько часов – и душной ночью человек этот снова примется мерить шагами улицы в тщетной надежде схватить очередную преступную тень, которая, сверкнув лезвием, обагрит асфальт…
Суббота, семь часов вечера. Час ритуала, мой импульс надежды.
Постояв под душем, одевшись, побрившись, я шел по затихшим улицам своего квартала к парку за прямыми высокими стенами. Ворота были уже заперты на ночь, но сторож Марк знал мою историю и знал, как много значит для меня это место. Я нажал кнопку домофона, Марк появился в одном из окон своего дома, отпер замок и, махнув рукой, издали со мной поздоровался. Я ответил ему тем же.
Моих любимых похоронили в их родной северной земле, в ее истерзанной утробе, среди отработанного угля и заброшенных копров. Я живу слишком далеко от них, а потому вместо кладбища каждую неделю прихожу сюда, и вместо могил у меня живые ковры, на которых лопаются почки и распускаются розы. Сколько раз я бродил в одиночестве по засыпанным лепестками тропинкам, гладил надежную кору вязов, прикасался к крашеным доскам старых скамеек, где столько влюбленных находили себе приют, и каждую субботу в один и тот же час плакал. Плакал совсем тихонько, изливая накопившиеся в сердце горючие детские слезы. Без ненависти, без скорби, с такой любовью!
Марк нередко видел, как я возвращаюсь с блестящими глазами и дорожками слез на щеках, – он провожал меня в таких случаях все тем же дружеским жестом и молча смотрел вслед: «До свиданья, комиссар, до следующей недели…»