«Того, кто помог мне встать, когда я упала в прошлый четверг на Вествуд-бульваре в 11 часов 35 минут вечера, прошу позвонить 876—5432…»
«А где же я был прошлым четвергом в то время? – подумал Москвич. – Ах да, над Атлантикой в «Ильюшине – шестьдесят втором.»
Стало быть, никак он не мог помочь Незнакомке, но тем не менее, однако, все-таки почему-то, для чего-то он аккуратно переписал телефонный номер в свою записную книжку.
Странное дело, он чувствовал какую-то свою причастность к этой истории. Ему казалось, что он на грани чего-то еще неизведанного, что еще миг – и он может оказаться в вихре приключения, типичного американского приключения, у которого будут и тайны, и пропасти, и горизонты, и даже неведомая Цель – нечто высокое, загорелое, с блестящими глазами, нечто женское в белых широких одеждах.
Однако тихая суть скромного кабинетного интеллигента разумно тормозила его порыв. Нет, он не будет звонить по этому телефону, ведь он не имеет к этой истории ни малейшего отношения.
Между тем прозрачность неба в районе Святой Моники все усиливалась, и, хотя верхние этажи темно-стеклянных небоскребов Нижнего Города еще отражали солнечные лучи, в прозрачности этой над контурами королевских пальм уже появлялись чистые, промытые восходящими океанскими потоками звезды, а весь этот контур Города Ангелов с возникающими там и сям огнями реклам напоминал Москвичу юношеские мечты, будущее путешествие все дальше и дальше на запад, хотя он и понимал с некоторым еще «реактивным запаздыванием», что дальше на запад, по сути дела, путешествовать вроде бы уже и некуда, что он стоит как раз на том самом Золотом Берегу, куда вели свои фургоны пионеры и куда сорок лет влекло его собственное воображение.
Стоп! Остановись, блудливое перо! Увы, не останавливается пластмассовое, шариковое, пастой чернильной снабженное на целую книжку, блудливое перо.
Ну хорошо, если уж появился здесь вымышленный Москвич, если уж завязалось ТАП (типичное американское приключение), то давайте хотя бы обойдемся без нашего докучливого антиавтора, вздорного авангардиста Мемозова с его псевдосовременными теориями черного юмора, телекинезиса и оккультизма, место которым на шестнадцатой полосе «Литературки», но уж отнюдь не в этих записках. Ведь все искривит, все опошлит! Нет, этому цинику сюда ходу не будет!
Мемозов остановился на границе университетского кампуса перед автоматом горячих напитков. Автомат убедительно просил людей не пользоваться канадскими монетами. Мемозов нашарил среди мелочи, конечно же, канадский четвертак. Вот вредный характер!
Спокойно вбил четвертак в автомат, получил пластмассовый стакан с горячим кофе и сдачи «дайм» местной монетой и, не обращая никакого внимания на страдания машины (нелегко американскому автомату проглотить канадскую монету!), пошел к столбику объявлений, возле которого стоял Москвич.
– Хай! – сказал Мемозов. – С приездом! Уже телефончики переписываем? Дело, дело…
– Мемозов! – вскричал Москвич. – Вы-то здесь каким образом?!
– Воображение путешествует без виз, – туманно ответил антиавтор.
– Уместны ли вы здесь? – с досадой пробормотал Москвич.
– Как знать, – пожал плечами Мемозов. – Город большой.
Он стоял перед Москвичом, потягивая дымящийся кофе и улыбаясь из-под длиннейших усов, которые за последние годы приобрели уже форму перевернутой буквы «даблью». Он так был одет, этот несносный Мемозов, что даже привычные ко всему жители Деревни Западного Леса останавливали на нем свои прозрачные взгляды.
Вообразите: кожаное канотье с веткой цветущего лимонника за лентой… Вообразите: лорнет, монокль, пенсне на цепи… Вообразите: бархатно-замшевые джинсы с выпушками из меха выхухоля и аппликациями знаков кабалы… Вообразите: унты из шкуры гималайского яка, жилет с цитатами из месопотамского фольклора; вообразите: плащ в стиле «штурмунддранг», заря XIX… Вообразите, наконец, псевдомятежные кудри биопсихота, черные кудри, прорезанные молниями ранней меди.
– Вот вы говорите о воображении, Мемозов, – сказал Москвич, – а между тем на первый взгляд вы вполне материальны, сукин сын.
– На первый взгляд?! – Мемозов бурно расхохотался. – Огорчать не хочу, но совсем недавно в «Ресторанчике Алисы» я расправился с двумя порциями креветок, блюдом салата, трехпалубным стейком по-техасски, порцией яблочного пирога, кейком из мороженого, так, так… боюсь соврать… три кофе-экспрессо, три рюмки водки «Смирнофф», бутылка бужоле. Жаль, что вас не было с нами, старина.
– Надеюсь, расплатились? – робко полюбопытствовал Москвич.
– Бежал! – гордо расхохотался Мемозов. – Прелестная кассирша гналась за мной по всему Западному Лесу, пока я не нашел спасение в ресторане «Голодный тигр», где мне пришлось заказать…
– Счета хотя бы у вас сохранились?
– Хотите оплатить?
– Ничего не поделаешь. Я за вас отвечаю перед…
Счета «Алисы» и «Голодного тигра» затрепетали перед носом Москвича. Он протянул было за ними руку…
– Э нет! – хихикал наглец. – Я вам счета, вы мне – ваш секрет!
– Какой еще секрет? – невольно огрубев, невольно басом, в самообороне спросил Москвич.
– А телефончик, который записали, олдфеллоу? Как вы думаете, в чем смысл моего появления? В телефончике!
Последнее слово Мемозов как бы пропел, и Москвич тогда тяжко подумал, что вот снова какая-то чушь, какая-то досадная ерунда прикасается к его сегодняшнему «юному» вечеру на самом западном берегу человечества. Невольно он прикрыл ладонью объявление на доске.
– Ха-ха-ха! – захохотал Мемозов уже по-английски. – Вот я и поймал вас, сэр! Как вы смешны! Как вы неисправимы! На свалочку пора, а вы туда же – приключений ищете!
Сквозь ладонь он легко прочел таинственное объявление и несколько раз повторил номер телефона – 876—5432.
– Не имеете права! – возмущенно запылал Москвич. – Убирайтесь, Мемозов!
Было темно уже и пустынно, и только шаркали мимо бесконечные кары калифорнийцев: «мустанги», «триумфы», «порше», «пэйсеры», «мерседесы», «альфа-ромео»…
Ну что бы, казалось, взять да бегом в университетский паркинг-лот, схватить машину, умчаться к ревущим незнакомым фривэям (авось выкатят к друзьям на тусклую улочку Холма или на Тихоокеанские Палисады), нет – нелепейшая перепалка продолжалась, и Москвич понимал с каждым словом все яснее, что эту глумливую мемозовскую пошлятинку, лукавое подхихикиванье и сортирный снобизм ему без труда не изжить.