Послышались одобрительные возгласы и резкий вдох: тот, кто держал Мазукку, отпустил его.
— Мир, — задыхаясь, сказал Мазукка. — Я не буду… не стану пакостить.
Ночь была теплой, и тепло тридцати тел быстро сделало воздух спертым, несмотря на вентиляционное отверстие посреди палубы. Глаза Локки привыкли, и он мог яснее разглядеть силуэты окружающих. Моряки лежали впритирку, словно скотина. Корабль вокруг дрожал. Наверху по палубе шлепали ноги, внизу смеялись и переговаривались моряки. Нос корабля с шумом рассекал волны; с мостика без перерыва неслись команды.
Позже принесли теплую соленую свинину и кожаную куртку с завязанными рукавами, наполовину заполненную вонючей водой, слегка разбавленной элем. Еду и питье неловко передавали друг другу; пока не раздали всем, слышались постоянные удары колена о колено или коленом в чей-нибудь живот. Потом с таким же трудом жестяные миски передали обратно; люди перебирались друг через друга, чтобы сходить на сетку для испражнений. Наконец Локки устроился на своем месте рядом с Жеаном, и ему в голову пришла неожиданная мысль.
— Джабрил, кто-нибудь знает, какой сегодня день?
— Двенадцатый день фестала, — ответил Джабрил. — Я спросил старпома Дельмастро, когда нас выводили на палубу.
— Двенадцать дней, — пробормотал Жеан. — Долго же тянулся этот проклятый шторм.
— Да. — Локки вздохнул. Двенадцать дней. Не прошло еще и двух недель с тех пор, как они отплыли и все обходились с ним и Жеаном как с героями. Еще двенадцать дней без противоядия. Боги, архонт… как объяснить ему, что произошло с кораблем? Какими-нибудь навигационными трудностями?
— Какого хрена был скручен кливер левого борта, — прошептал он себе, — когда нужно было выкручивать правый.
— Что? — одновременно спросили Жеан и Джабрил.
— Ничего.
Вскоре проснулись давние привычки сироты с Сумеречного холма. Локки лег на свою левую руку, как на подушку, и закрыл глаза. И шум, жара, вздохи окружающих, тысячи звуков незнакомого корабля превратились в легкий фон, который не мешал ему крепко спать.
К семнадцатому фестала Жеан возненавидел запах и вкус корабельного уксуса с такой же силой, с какой наслаждался редкими возможностями взглянуть на старпома этого корабля.
Обычно его утро начиналось одинаково: одно ведро заполнить отвратительной красной жидкостью, второе — морской водой и драить главную палубу и переборки по всей длине — по крайней мере в тех местах, куда он мог дотянуться. На носу и корме отводились места экипажу, и обычно там спали в гамаках четыре-пять десятков матросов; их дружный храп напоминал рычание запертых в клетках зверей. Эти места Жеан старательно обходил, предпочитая убирать на складе корабельных припасов (экипаж называл его «комнатой ресторации» из-за стойки со стеклянными бутылками, накрытой сетью), в главном трюме, арсенале и пустых помещениях экипажа, в этих помещениях, даже без людей, всегда было множество тяжелых бочек, ящиков, корзин, которые ему приходилось передвигать.
Когда острый запах разведенного водой уксуса замешивался в обычное для нижних палуб зловоние — испорченной еды, плохой выпивки, немытых тел, — Жеан обычно обходил обе нижние палубы, размахивая большим желтым алхимическим фонарем, чтобы уничтожить вредные болезнетворные испарения. Дракаста очень заботилась о здоровье экипажа; моряки протыкали уши медной проволокой, чтобы предотвратить катаракту, и добавляли в эль щепотки белого песка — это помогало от расстройства желудка. Не менее двух раз в сутки нижние палубы освещались, что забавляло корабельных кошек. К несчастью, это означало необходимость идти, ползти, пробираться среди множества самых разнообразных препятствий, включая занятых матросов. Жеан старался сохранять вежливость и здоровался со всеми встречными.
Экипаж всегда был при деле; на корабле кипела работа. Чем больше Жеан присматривался к жизни экипажа, чем больше узнавал о «Ядовитой орхидее», тем больше понимал, что его план обеспечения жизнеспособности корабля, составленный на «Вестнике» в роли старшего помощника, был до смешного наивным. Несомненно, доживи Калдрис до того, чтобы это заметить, он бы вмешался.
Похоже, по мнению капитана Дракасты, полностью отремонтированного в море корабля просто не существовало. То, что проверила и осмотрела одна вахта, проверяла и осматривала другая, потом еще одна, и так день за днем. Закрепленное закрепляли заново, отремонтированное проверяли и чинили дополнительно. Кабестан и помпы ежедневно смазывали жиром, который соскребали со дна котлов для приготовления пищи; тем же противным липким веществом смазывали мачты с верхушки до основания, чтобы защитить их от непогоды. Небольшие внимательные группы моряков постоянно передвигались, проверяя, не образовались ли щели между досками, обматывая парусиной участки, где тросы терлись друг о друга.
Экипаж делился на две вахты, «красную» и «синюю». Они работали по шесть часов: одна вахта занималась кораблем, другая отдыхала. Например, красная вахта действовала с полудня до шести часов вечера и с полуночи до шести утра. Свободные от вахты матросы могли заниматься, чем хотят, если только в опасные или напряженные моменты их не призывал на палубу сигнал «все наверх».
Вахта поденщиков не входила в эту смену; бывший экипаж «Красного вестника» работал с рассвета до темноты и ел после окончания работы, а не в полдень, как остальные.
Несмотря на все ворчание, Жеан не думал, что «Орхидея» и впрямь не рада новым матросам. Он подозревал, что морякам с «Вестника» поручают самую нудную работу, тем самым предоставляя экипажу «Орхидеи» больше возможностей спать, заниматься личными делами, играть или спариваться в своих гамаках под одеялами, без намека на стыдливость. Тем не менее Жеана удивляло отсутствие на корабле возможности остаться в одиночестве и вести интимную жизнь не на виду у всех; он не был ни ханжой, ни девственником, но в его представлении об интимной жизни всегда входили каменные стены и прочно запертая дверь.
На корабле все это лишалось смысла: любые звуки слышали все. В синей вахте была пара мужчин, которых слышно было с гакаборта, когда они занимались этим на носу, а одна женщина из красной вахты начинала выкрикивать необычные вадранские слова именно в тот момент, когда Жеан засыпал на палубе над ней. Они с Локки поразмыслили над ее грамматикой и решили, что на самом деле она по-вадрански не говорит. Иногда ее выкрики сопровождались аплодисментами слушателей.
В остальном экипаж как будто гордился своей дисциплинированностью. Жеан не видел ни драк, ни серьезных споров и очень редко замечал неурочную выпивку. Вино и пиво потребляли за каждой трапезой, но в меру, а по какой-то сложной схеме, которую Жеан еще не сумел расшифровать, каждому члену экипажа раз в неделю разрешалось то, что моряки называли «веселой вахтой». «Веселой вахте» дозволялось сидеть на главной палубе и предоставлялась относительная свобода, особенно свобода блевать за борт. Этим матросам разрешали пить сколько влезет и освобождали их даже от команды «все наверх», пока не протрезвеют.