Фрау Хассе говорила об Эрне лишь как об "особе, живущей рядом". Она презирала ее, потому что завидовала. Я же относился к ней довольно хорошо. Эрна не строила себе никаких иллюзий и знала, что надо держаться покрепче за жизнь, чтобы урвать хоть немного от так называемого счастья. Она знала также, что за него приходится платить двойной и тройной ценой. Счастье — самая неопределенная и дорогостоящая вещь на свете.
Эрна опустилась на колени перед чемоданом и достала несколько пластинок.
— Хотите фокстроты? — спросила она.
— Нет, — ответил я. — Я не танцую.
Она подняла на меня удивленные глаза:
— Вы не танцуете? Позвольте, но что же вы делаете, когда идете куда-нибудь с дамой?
— Устраиваю танец напитков в глотке. Получается неплохо.
Она покачала головой:
— Мужчине, который не умеет танцевать, я бы сразу дала отставку.
— У вас слишком строгие принципы, — возразил я. — Но ведь есть и другие пластинки. Недавно я слышал очень приятную — женский голос… что-то вроде гавайской музыки…
— О, это замечательная пластинка! "Как я могла жить без тебя!" Вы про эту?
— Правильно!.. Что только не приходит в голову авторам этих песенок! Мне кажется, кроме них, нет больше романтиков на земле.
Она засмеялась:
— Может быть и так. Прежде писали стихи в альбомы, а нынче дарят друг другу пластинки. Патефон тоже вроде альбома. Если я хочу вспомнить что-нибудь, мне надо только поставить нужную пластинку, и всё оживает передо мной.
Я посмотрел на груды пластинок на полу:
— Если судить по этому, Эрна, у вас целый ворох воспоминаний.
Она поднялась и откинула со лба рыжеватые волосы. — Да, — сказала она и отодвинула ногой стопку пластинок, — но мне было бы приятнее одно, настоящее и единственное…
Я развернул покупки к ужину и приготовил всё как умел. Ждать помощи из кухни не приходилось: с Фридой у меня сложились неважные отношения. Она бы разбила что-нибудь. Но я обошелся без ее помощи. Вскоре моя комната преобразилась до неузнаваемости — она вся сияла. Я смотрел на кресла, на лампу, на накрытый стол, и во мне поднималось чувство беспокойного ожидания.
Я вышел из дому, хотя в запасе у меня оставалось больше часа времени. Ветер дул затяжными порывами, огибая углы домов. Уже зажглись фонари. Между домами повисли сумерки, синие, как море. «Интернациональ» плавал в них, как военный корабль с убранными парусами. Я решил войти туда на минутку.
— Гопля, Роберт, — обрадовалась мне Роза.
— А ты почему здесь? — спросил я. — Разве тебе не пора начинать обход?
— Рановато еще.
К нам неслышно подошел Алоис.
— Ром? — спросил он.
— Тройную порцию, — ответил я.
— Здорово берешься за дело, — заметила Роза.
— Хочу немного подзарядиться, — сказал я и выпил ром.
— Сыграешь? — спросила Роза. Я покачал головой:
— Не хочется мне сегодня, Роза. Очень уж ветрено на улице. Как твоя малышка?
Она улыбнулась, обнажив все свои золотые зубы:
— Хорошо. Пусть бы и дальше так. Завтра опять схожу туда. На этой неделе неплохо подзаработала: старые козлы разыгрались — весна им в голову ударила. Вот и отнесу завтра дочке новое пальтишко. Из красной шерсти.
— Красная шерсть — последний крик моды.
— Какой ты галантный кавалер, Робби.
— Смотри не ошибись. Давай выпьем по одной. Анисовую хочешь?
Она кивнула. Мы чокнулись.
— Скажи, Роза, что ты, собственно, думаешь о любви? — спросил я. — Ведь в этих делах ты понимаешь толк.
Она разразилась звонким смехом. — Перестань говорить об этом, — сказала она, успокоившись. — Любовь! О мой Артур! Когда я вспоминаю этого подлеца, я и теперь еще чувствую слабость в коленях. А если по-серьезному, так вот что я тебе скажу, Робби: человеческая жизнь тянется слишком долго для одной любви. Просто слитком долго. Артур сказал мне это, когда сбежал от меня. И это верно. Любовь чудесна. Но кому-то из двух всегда становится скучно. А другой остается ни с чем. Застынет и чего-то ждет… Ждет, как безумный…
— Ясно, — сказал я. — Но ведь без любви человек — не более чем покойник в отпуске.
— А ты сделай, как я, — ответила Роза. — Заведи себе ребенка. Будет тебе кого любить, и на душе спокойно будет.
— Неплохо придумано, — сказал я. — Только этого мне не хватало!
Роза мечтательно покачала головой:
— Ах, как меня лупцевал мой Артур, — и все-таки, войди он сейчас сюда в своем котелке, сдвинутом на затылок… Боже мой! Только подумаю об этом — и уже вся трясусь!
— Ну, давай выпьем за здоровье Артура.
Роза рассмеялась:
— Пусть живет, потаскун этакий!
Мы выпили.
— До свидания, Роза. Желаю удачного вечера!
— Спасибо! До свидания, Робби!
* * *
Хлопнула парадная дверь.
— Алло, — сказала Патриция Хольман, — какой задумчивый вид!
— Нет, совсем нет! А вы как поживаете? Выздоровели? Что с вами было?
— Ничего особенного. Простудилась, температуривший немного.
Она вовсе не выглядела больной или изможденной. Напротив, ее глаза никогда еще не казались мне такими большими и сияющими, лицо порозовело, а движения были мягкими, как у гибкого, красивого животного.
— Вы великолепно выглядите, — сказал я. — Совершенно здоровый вид! Мы можем придумать массу интересною.
— Хорошо бы, — ответила она. — Но сегодня не выйдет. Сегодня я не могу.
Я посмотрел на нее непонимающим взглядом:
— Вы не можете?
Она покачала головой:
— К сожалению, нет.
Я всё еще не понимал. Я решил, что она просто раздумала идти ко мне и хочет поужинать со мной в другом месте.
— Я звонила вам, — сказала она, — хотела предупредить, чтобы вы не приходили зря. Но вас уже не было. Наконец я понял.
— Вы действительно не можете? Вы заняты весь вечер? — спросил я.
— Сегодня да. Мне нужно быть в одном месте. К сожалению, я сама узнала об этом только полчаса назад.
— А вы не можете договориться на другой день?
— Нет, не получится, — она улыбнулась, — нечто вроде делового свидания.
Меня словно обухом по голове ударили. Я учел всё, только не это. Я не верил ни одному ее слову. Деловое свидание, — но у нее был отнюдь не деловой вид! Вероятно, просто отговорка. Даже наверно. Да и какие деловые встречи бывают по вечерам? Их устраивают днем. И узнают о них не за полчаса. Просто она не хотела, сот и все.