— Спасибо, — сказала Пат. — Спасибо, Альфонс. Это самое приятное из всего, что вы могли мне сказать. До свидания и всего хорошего.
— До свидания! До скорого свидания!
Кестер и Ленц проводили нас на вокзал. Мы остановились на минуту у нашего дома, и я сбегал за собакой. Юпп уже увез чемоданы.
Мы прибыли в последнюю минуту. Едва мы вошли в вагон, как поезд тронулся. Тут Готтфрид вынул из кармана завернутую бутылку и протянул ее мне:
— Вот, Робби, прихвати с собой. В дороге всегда может пригодиться.
— Спасибо, — сказал я, — распейте ее сегодня вечером сами, ребята, У меня кое-что припасено.
— Возьми, — настаивал Ленц. — Этого всегда не хватает! — Он шел по перрону рядом с движущимся поездом и кинул мне бутылку.
— До свидания, Пат! — крикнул он. — Если мы здесь обанкротимся, приедем все к вам. Отто в качестве тренера по лыжному спорту, а я как учитель танцев. Робби будет играть на рояле. Сколотим бродячую труппу и будем кочевать из отеля в отель.
Поезд пошел быстрее, и Готтфрид отстал. Пат высунулась из окна и махала платочком, пока вокзал не скрылся за поворотом. Потом она обернулась, лицо ее было очень бледно, глаза влажно блестели. Я взял ее за руку.
— Пойдем, — сказал я, — давай выпьем чего-нибудь. Ты прекрасно держалась.
— Но на душе у меня совсем не прекрасно, — ответила она, пытаясь изобразить улыбку.
— Ну меня тоже, — сказал я. — Поэтому мы и выпьем немного.
Я откупорил бутылку и налил ей стаканчик коньяку.
— Хорошо? — спросил я.
Она кивнула и положила мне голову на плечо.
— Любимый мой, чем же всё это кончится?
— Ты не должна плакать, — сказал я. — Я так горжусь, что ты не плакала весь день.
— Да я и не плачу, — проговорила она, покачав головой, я слёзы текли по ее тонкому лицу.
— Выпей еще немного, — сказал я и прижал ее к себе. — Так бывает в первую минуту, а потом дело пойдет на лад.
Она кивнула:
— Да, Робби. Не обращай на меня внимания. Сейчас всё пройдет; лучше, чтобы ты этого совсем не видел. Дай мне побыть одной несколько минут, я как-нибудь справлюсь с собой.
— Зачем же? Весь день ты была такой храброй, что теперь спокойно можешь плакать сколько хочешь.
— И совсем я не была храброй. Ты этого просто не заметил.
— Может быть, — сказал я, — но ведь в том-то и состоит храбрость.
Она попыталась улыбнуться.
— А в чем же тут храбрость, Робби?
— В том, что ты не сдаешься. — Я провел рукой по ее волосам. — Пока человек не сдается, он сильнее своей судьбы.
— У меня нет мужества, дорогой, — пробормотала она. — У меня только жалкий страх перед последним и самым большим страхом.
— Это и есть настоящее мужество, Пат.
Она прислонилась ко мне.
— Ах, Робби, ты даже не знаешь, что такое страх.
— Знаю, — сказал я.
* * *
Отворилась дверь. Проводник попросил предъявить билеты. Я дал их ему.
— Спальное место для дамы? — спросил он.
Я кивнул.
— Тогда вам придется пройти в спальный вагон, — сказал он Пат. — В других вагонах ваш билет недействителен.
— Хорошо.
— А собаку надо сдать в багажный вагон, — заявил он. — Там есть купе для собак.
— Ладно, — сказал я. — А где спальный вагон?
— Третий справа. Багажный вагон в голове поезда.
Он ушел. На его груди болтался маленький фонарик. Казалось, он идет по забою шахты.
— Будем переселяться, Пат, — сказал я. — Билли я как-нибудь протащу к тебе. Нечего ему делать в багажном вагоне.
Для себя я не взял спального места. Мне ничего не стоило просидеть ночь в углу купе. Кроме того, это было дешевле.
Юпп поставил чемоданы Пат в спальный вагон. Маленькое, изящное купе сверкало красным деревом. У Пат было нижнее место. Я спросил проводника, занято ли также и верхнее.
— Да, — сказал он, — пассажир сядет во Франкфурте.
— Когда мы прибудем туда?
— В половине третьего.
Я дал ему на чай, и он ушел в свой уголок.
— Через полчаса я приду к тебе с собакой, — сказал я Пат.
— Но ведь с собакой нельзя: проводник остается в вагоне.
— Можно. Ты только не запирай дверь.
Я пошел обратно мимо проводника, он внимательно посмотрел на меня. На следующей станции я вышел с собакой на перрон, прошел вдоль спального вагона, остановился и стал ждать. Проводник сошел с лесенки и завел разговор с главным кондуктором. Тогда я юркнул в вагон, прошмыгнул к спальным купе и вошел к Пат, никем не замеченный. На ней был пушистый белый халат, и она чудесно выглядела. Ее глаза блестели. — Теперь я опять в полном порядке, Робби, — сказала она.
— Это хорошо. Но не хочешь ли ты прилечь? Очень уж здесь тесно. А я посижу возле тебя.
— Да, но… — она нерешительно показала на верхнее место. — А что если вдруг откроется дверь и перед нами окажется представительница союза спасения падших девушек?..
— До Франкфурта еще далеко, — сказал я. — Я буду начеку. Не усну.
Когда мы подъезжали к Франкфурту, я перешел в свой вагон, сел в углу у окна и попытался вздремнуть. Но во Франкфурте в купе вошел мужчина с усами, как у тюленя, немедленно открыл чемодан и принялся есть. Он ел так интенсивно, что я никак не мог уснуть. Трапеза продолжалась почти час. Потом тюлень вытер усы, улегся и задал концерт, какого я никогда еще не слышал. Это был не обычный храп, а какие-то воющие вздохи, прерываемые отрывистыми стонами и протяжным бульканьем. Я не мог уловить в этом никакой системы, так всё было разнообразно. К счастью, в половине шестого он вышел.
Когда я проснулся, за окном всё было бело. Снег падал крупными хлопьями. Странный, неправдоподобный полусвет озарял купе. Поезд уже шел по горной местности. Было около девяти часов. Я потянулся и пошел умыться. Когда я вернулся, в купе стояла Пат, посвежевшая после сна.
— Ты хорошо спала? — спросил я.
Она кивнула.
— А кем оказалась старая ведьма на верхней полке?
— Она молода и хороша собой. Ее зовут Хельга Гутман, она едет в тот же санаторий.
— Правда?
— Да, Робби. Но ты спал плохо, это заметно. Тебе надо позавтракать как следует.
— Кофе, — сказал я, — кофе и немного вишневой настойки.
Мы пошли в вагон-ресторан. Вдруг на душе у меня стало легко. Всё выглядело не так страшно, как накануне вечером.