— Для нас приготовлены подарки, — ответила Марион.
— Ах вот оно что.
Я прислонил голову к стойке и попытался представить себе, что теперь делает Пат. Я видел холл санатория, пылающий камин и Пат, стоящую у подоконника с Хельгой Гутман и еще какими-то людьми. Всё это было так давно… Иногда я думал: проснусь в одно прекрасное утро, и вдруг окажется, что всё прошло, позабыто, исчезло. Не было ничего прочного — даже воспоминаний.
Зазвенел колокольчик. Девицы всполошились, как вспугнутая стайка кур, и побежали в биллиардную. Там стояла Роза с колокольчиком в руке. Она кивнула мне, чтобы я подошел. Под небольшой елкой на биллиардном столе были расставлены тарелки, прикрытые шелковой бумагой. На каждой лежал пакетик с подарком и карточка с именем. Девицы одаривали друг друга. Всё подготовила Роза. Подарки были вручены ей в упакованном виде, а она разложила их по тарелкам.
Возбужденные девицы тараторили, перебивая друг друга; они суетились, как дети, желая поскорее увидеть, что для них приготовлено.
— Что же ты не возьмешь свою тарелку? — спросила меня Роза.
— Какую тарелку?
— Твою. И для тебя есть подарки.
На бумажке изящным рондо и даже в два цвета — красным и черным — было выведено мое имя. Яблоки, орехи, апельсины, от Розы свитер, который она сама связала, от хозяйки — травянисто-зеленый галстук, от Кики — розовые носки из искусственного шелка, от красавицы Валли — кожаный ремень, от кельнера Алоиса — полбутылки рома, от Марион, Лины и Мими общий подарок — полдюжины носовых платков, и от хозяина — две бутылки коньяка.
— Дети, — сказал я, — дети, но это совершенно неожиданно.
— Ты изумлен? — воскликнула Роза.
— Очень.
Я стоял среди них, смущенный и тронутый до глубины души.
— Дети, — сказал я, — знаете, когда я получал в последний раз подарки? Я и сам не помню. Наверно, еще до войны. Но ведь у меня-то для вас ничего нет.
Все были страшно рады, что подарки так ошеломили меня.
— За то, что ты нам всегда играл на пианино, — сказала Лина и покраснела.
— Да сыграй нам сейчас, — это будет твоим подарком, — заявила Роза.
— Всё, что захотите, — сказал я. — Всё, что захотите.
— Сыграй "Мою молодость", — попросила Марион.
— Нет, что-нибудь веселое, — запротестовал Кики.
Его голос потонул в общем шуме. Он вообще не котировался всерьез как мужчина. Я сел за пианино и начал играть. Все запели: v Мне песня старая одна
Мила с начала дней,
Она из юности слышна,
Из юности моей. (Перевод Б. Слуцкого)
Хозяйка выключила электричество. Теперь горели только свечи на елке, разливая мягкий свет. Тихо булькал пивной кран, напоминая плеск далекого лесного ручья, и плоскостопый Алоис сновал по залу неуклюжим черным привидением, словно колченогий Пан. Я заиграл второй куплет. С блестящими глазами, с добрыми лицами мещаночек, сгрудились девушки вокруг пианино. И — о чудо! — кто-то заплакал навзрыд. Это был Кики, вспомнивший свой родной Люкенвальд.
Тихо отворилась дверь. С мелодичным напевом гуськом в зал вошел хор во главе с Григоляйтом, курившим черную бразильскую сигару. Певцы выстроились позади девиц. v О, как был полон этот мир.
Когда я уезжал!
Теперь вернулся я назад —
Каким пустым он стал. (Перевод Б. Слуцкого)
Тихо отзвучал смешанный хор.
— Красиво, — сказала Лина.
Роза зажгла бенгальские огни. Они шипели и разбрызгивали искры. — Вот, а теперь что-нибудь веселое! — крикнула она. — Надо развеселить Кики.
— Меня тоже, — заявил Стефан Григоляйт.
В одиннадцать часов пришли Кестер и Ленц. Мы сели с бледным Джорджи за столик у стойки. Джорджи дали закусить, он едва держался на ногах. Ленц вскоре исчез в шумной компании скотопромышленников. Через четверть часа мы увидели его у стойки рядом с Григоляйтом. Они обнимались и пили на брудершафт.
— Стефан! — воскликнул Григоляйт.
— Готтфрид! — ответил Ленц, и оба опрокинули по рюмке коньяку.
— Готтфрид, завтра я пришлю тебе пакет с кровяной и ливерной колбасой. Договорились?
— Договорились! Всё в порядке! — Ленц хлопнул его по плечу. — Мой старый добрый Стефан!
Стефан сиял.
— Ты так хорошо смеешься, — восхищенно сказал он, — люблю, когда хорошо смеются. А я слишком легко поддаюсь грусти, это мой недостаток.
— И мой тоже, — ответил Ленц, — потому я и смеюсь. Иди сюда, Робби, выпьем за то, чтобы в мире никогда не умолкал смех!
Я подошел к ним.
— А что с этим пареньком? — спросил Стефан, показывая на Джорджи. — Очень уж у него печальный вид.
— Его легко осчастливить, — сказал я. — Ему бы только немного работы.
— В наши дни это хитрый фокус, — ответил Григоляйт.
— Он готов на любую работу.
— Теперь все готовы на любую работу. — Стефан немного отрезвел.
— Парню надо семьдесят пять марок в месяц.
— Ерунда. На это ему не прожить.
— Проживет, — сказал Ленц.
— Готтфрид, — заявил Григоляйт, — я старый пьяница. Пусть. Но работа — дело серьезное. Ее нельзя сегодня дать, а завтра отнять. Это еще хуже, чем женить человека, а назавтра отнять у него жену. Но если этот парень честен и может прожить на семьдесят пять марок, значит ему повезло. Пусть придет во вторник в восемь утра. Мне нужен помощник для всякой беготни по делам союза и тому подобное. Сверх жалованья будет время от времени получать пакет с мясом. Подкормиться ему не мешает — очень уж тощий.
— Это верное слово? — спросил Ленц.
— Слово Стефана Григоляйта.
— Джорджи, — позвал я. — Поди-ка сюда.
Когда ему сказали, в чем дело, он задрожал. Я вернулся к Кестеру.
— Послушай, Отто, — сказал я, — ты бы хотел начать жизнь сначала, если бы мог?
— И прожить ее так, как прожил?
— Да.
— Нет, — сказал Кестер.
— Я тоже нет, — сказал я.
Это было три недели спустя, в холодный январский вечер. Я сидел в «Интернационале» и играл с хозяином в "двадцать одно". В кафе никого не было, даже проституток. Город был взволнован. На улице то и дело проходили демонстранты: одни маршировали под громовые военные марши, другие шли с пением «Интернационала». А затем снова тянулись длинные молчаливые колонны. Люди несли транспаранты с требованиями работы и хлеба. Бесчисленные шаги на мостовой отбивали такт, как огромные неумолимые часы. Перед вечером произошло первое столкновение между бастующими и полицией. Двенадцать раненых. Вся полиция давно уже была в боевой готовности. На улицах завывали сирены полицейских машин.