Он подозвал кельнера.
– Можно купить эту бутылку кальвадоса?
– Вы хотите взять ее с собой?
– Если позволите.
– Мсье, у нас это не положено. Мы навынос не торгуем…
– Спросите хозяина.
Кельнер вернулся с газетой. Это была «Пари суар».
– Хозяин согласен сделать для вас исключение, – объявил он, воткнул пробку и завернул бутылку в «Пари су ар», предварительно сунув спортивное приложение в карман. – Вот, мсье, пожалуйста! Лучше держать в темном прохладном месте. Это кальвадос с фермы деда нашего хозяина.
– Отлично.
Равик расплатился. Он взял бутылку и принялся ее рассматривать.
– Побудь с нами, солнечное тепло. Долгим жарким летом и голубой осенью ты согревало яблони в старом, запущенном нормандском саду. А сейчас мы в тебе так нуждаемся…
Они вышли на улицу. Начался дождь. Жоан остановилась.
– Равик! Ты любишь меня?
– Да, Жоан. Больше, чем ты думаешь.
Она прижалась к нему.
– Иной раз в это трудно поверить…
– Почему же? Разве я стал бы тогда рассказывать тебе такие сказки?
– Я охотнее послушала бы другие.
Он смотрел сквозь завесу дождя и улыбался.
– Жоан, любовь – не зеркальный пруд, в который можно вечно глядеться. У нее есть приливы и отливы. И обломки кораблей, потерпевших крушение, и затонувшие города, и осьминоги, и бури, и ящики с золотом, и жемчужины… Но жемчужины – те лежат совсем глубоко.
– Об этом я ничего не знаю. Любовь – это когда люди принадлежат друг другу. Навсегда.
Навсегда, подумал он. Старая детская сказка. Ведь даже минуту и ту не удержишь!
Жоан застегнула пальто.
– Хочу, чтобы наступило лето, – сказала она. – Никогда еще я так не ждала его, как в этом году.
Она достала из шкафа черное вечернее платье и бросила на кровать.
– Как я его иной раз ненавижу, это вечное черное платье! Вечная «Шехерезада»! Всегда одно и то же!.. Одно и то же!
Равик взглянул на нее, но ничего не сказал.
– Неужели ты не понимаешь? – спросила она.
– Очень даже понимаю…
– Почему же ты не заберешь меня оттуда, дорогой?
– Куда?
– Да хоть куда-нибудь! Куда угодно!
Равик взял со стола принесенную бутылку кальвадоса и вытащил пробку. Потом достал рюмку и налил ее дополна.
– Возьми, – сказал он. – Выпей.
Жоан отказалась.
– Не поможет. Иной раз пьешь, и не помогает. Часто вообще ничего не помогает. Сегодня вечером мне не хочется идти туда, к этим идиотам.
– Тогда оставайся.
– А потом?
– Позвонишь и скажешь, что больна.
– Но ведь завтра-то придется пойти. Так ведь еще хуже.
– Ты можешь проболеть несколько дней.
– Ничего от этого не изменится. – Она посмотрела на него. – Что со мной? Что со мной, любимый?.. Может быть, дождь? Или эта промозглая мгла? Иной раз кажется, будто лежишь в гробу. Тонешь в серых предвечерних часах. Только что в этом маленьком ресторане я забыла обо всем, я была счастлива с тобой… Зачем ты заговорил о том, что люди покидают друг друга? Ничего не хочу об этом знать, ничего не хочу слышать! Это нагоняет тоску, вдруг возникают беспокойные видения, хочется куда-то бежать… Я знаю, ты не хотел сказать ничего плохого, но мне больно. Очень больно. А тут еще дождь и темнота. Тебе это не знакомо. Ты сильный.
– Сильный? – переспросил Равик.
– Да.
– Откуда ты знаешь?
– Ты никогда ничего не боишься.
– Я уже ничего не боюсь. Это не одно и то же, Жоан.
Не слушая его, она широкими шагами ходила из угла в угол, и казалось, комната для нее слишком мала. Она всегда ходит так, словно идет навстречу ветру, подумал Равик.
– Я хочу бежать от всего, – сказала она. – От этого отеля, от ночного клуба, от липких взглядов. Только бы уйти! – Она остановилась. – Равик, неужели мы должны жить так, как живем сейчас? Разве мы не можем жить как другие люди, которые любят друг друга? Проводить вместе вечера, иметь собственные вещи, наслаждаться покоем… Не сидеть вечно на чемоданах, забыть эти пустые дни в гостиничных номерах, где чувствуешь себя такой чужой…
Лицо Равика казалось непроницаемым. Вот оно, подумал он, нисколько не удивившись. Он давно ждал такого разговора.
– Жоан, ты и в самом деле считаешь, что мы сможем так жить?
– А что нам мешает? Ведь у других все это есть! Им тепло, они всегда вместе, живут в своих квартирах… Закроешь дверь – и конец беспокойству, оно уже не просачивается сквозь стены, как здесь.
– Ты в самом деле так считаешь? – повторил Равик.
– Конечно.
– Маленькая уютная квартирка с маленьким уютным обывательским счастьем. Маленький уютный покой на краю вулкана. Ты в самом деле считаешь это возможным?
– Можно бы подыскать другие слова, – печально проговорила она. – Не такие презрительные. Когда любят, находят иные слова.
– Не в словах дело, Жоан. Неужели ты всерьез так думаешь? Ведь мы не созданы для такой жизни.
Она остановилась перед ним.
– Неправда, я создана.
Равик улыбнулся. В его улыбке были нежность, ирония и грусть.
– Нет, Жоан, – сказал он. – И ты не создана для нее. Ты – еще меньше, чем я. Но главное не в этом. Есть и другая причина.
– Да, – заметила она с горечью. – Я знаю.
– Нет, Жоан. Не знаешь. Но я скажу тебе. Пусть все будет ясно. Так лучше.
Она все еще стояла перед ним.
– Скажу все в двух словах, – продолжал он. – А после не расспрашивай меня ни о чем.
Она ничего не ответила. Внезапно лицо ее стало пустым, таким же, каким было прежде. Он взял ее за руку.
– Я живу во Франции нелегально, – сказал он. – У меня нет документов. Вот почему я никогда не смогу снять квартиру, никогда не смогу жениться, если полюблю. Для этого нужны удостоверения и визы. У меня их нет. Я даже не имею права работать. Разве что тайком. Я никогда не смогу жить иначе, чем теперь.
Она смотрела на него широко раскрытыми глазами.
– Это правда?
Он пожал плечами.
– Тысячи людей живут примерно так же. Это ни для кого не секрет. Вероятно, и для тебя… Я лишь один из тысяч. – Он улыбнулся и отпустил ее руки. – Человек без будущего, как говорит Морозов.