Сперва надо поставить карантин и обзавестись сворой.
Миг падения тянулся, закручиваясь спиралью. Он хотел бы, да не мог длиться вечно. В последний раз воронка взвыла, томясь от разочарования, и выпустила несостоявшуюся добычу. Келена спикировала под взбудораженное небо психонома. Черными овцами по лугу неслись тучи. Внизу расстилался знакомый пейзаж, если не считать естественных изменений. Город, рождение которого она наблюдала в прошлый раз, разросся, заматерел. Часть окраин состарилась и просела – будто намеревалась вскорости уйти обратно под землю.
Пока человек жив, мир его души находится в состоянии творения. Что-то возникает, что-то исчезает, здесь проступает рельеф, там развоплощается призрак… Рождаются города и страны, моря и суша. Их заселяют люди и удивительные существа – преломление образов тех, с кем ты встречался в творящей жизни. Лишь после первой смерти создателя психоном обретает завершенность. Все, что не оформилось до конца, отмирает, прорехи затягиваются – судьба-белошвейка умело штопает дыры на погребальном саване.
В мир нисходит постоянство.
Это не так уж плохо. Костенеет лишь оболочка психонома. Горы не бродят с места на место, на небосклоне не вспыхивает третье солнце, океаны не мелеют, а земля не уходит под воду. Жизнь продолжается – для всех, включая самого создателя, сменившего жизнь творящую на жизнь творимую.
Келена набрала высоту. Ей необходима свора. Она стала вспоминать здешние якоря, где могут гнездиться мелкие паразиты. Из таких получаются отличные церберы. Радуга мерцала на горизонте, временами превращаясь в кляксу угольной черноты. Там – дворец. Ожог болевого воспоминания. Почуяв врага, доминант начал шарить по окрестностям в поисках конкурента – и мелочь забеспокоилась.
Вон как пульсирует!
Крылья несли гарпию к цели. Ветер продувал тело насквозь, одаривая веселой силой. Поток анемоса – «ветра жизни» – искал себе новые русла. Содрогаясь, дворец стремительно приближался. Его покидал – и никак не мог покинуть Биннори верхом на осле. Бедное животное стучало копытами, но распахнутые настежь ворота жевали дорогу, всасывая ее в голодное чрево здания.
Поэт оставался на месте.
Искрились арки из хрусталя. «Вернись!» – шептало эхо в глубине залов. Келена заложила восходящий вираж – и ринулась в разверстую пасть ворот. Навстречу захватчице взметнулись побеги ядовитого плюща. Но раньше когтей атакующей гарпии на дворец обрушился ее боевой клич. Пронзительный визг сверлом ввинчивался в мозг, ножами полосовал уши, рвал душу в клочья – пади ниц и закрой руками голову, ибо выдержать такое могли лишь закаленные бойцы.
Увы, во время Плотийских войн у людей нашлось достаточно закаленных бойцов.
Паразиты, жирующие на местном якоре, не имели мозга, ушей и души. На них боевой клич гарпии действовал иначе. Мрак смешался с хрусталем, плющ влился в радугу. Эта невозможная конструкция в мгновение ока затвердела, пошла трещинами и осыпалась серым, похожим на пепел, щебнем, обнажив паразитов в их истинном обличье.
Приземистый куст, чьи багровые ветви были усеяны моргающими глазами, опутал руины сетью корней-щупальцев. Корни мерзко шевелились; на них белели присоски, похожие на шляпки поганок… Нет, поняла гарпия, это не корни! Семителый червь извивался под кустом, мотая гроздью слепых голов. Скалились с угрозой слюнявые пасти, обнажая зубы-гвозди из синеватого металла.
Еще один паразит – огромные ножницы на лягушачьих лапах – таился позади куста, изготовясь к прыжку.
Все?
В последний миг Келена изменила направление атаки. Со свистом она пронеслась над глазастым кустом и обрушилась на ножницы, придавив их к земле. Не в силах прыгнуть, ножницы со скрежетом клацнули, опять раскрылись – и гарпия, вцепившись когтями в кольца паразита, мощно взмахнула крыльями, заставляя врага податься вперед. Лезвия щелкнули, рассекая пополам стволики куста.
Останки глазастого задергались. Ритм конвульсий говорил об агонии. Ножницы вырвались, развернулись, нацелясь остриями на гарпию, но Келена подпрыгнула и вновь обрушилась на паразита. Придавив одну половинку ножниц к земле, она изо всех сил рванула другую вверх. Отчаянно крякнув, сломался гвоздик. Ножницы распались, засучили жабьими конечностями. Умирая, паразит скукоживался, будто сохлый лист. Лезвия меняли твердость на хрупкость, чтобы в конце концов рассыпаться прахом.
Червя гарпия растоптала. Потом вырвала из земли настоящие корни куста, пытавшегося отрастить новые стволики. И отошла в сторону, не мешая восстановлению якоря.
Ждать пришлось недолго. Хрусталь стен и арок дворца, восстающего из праха, едва ли на высоту копья воспарил над грудами щебня, а к Келене уже неслись три новорожденных цербера. Дракончик-семиглавец, не больше двух локтей в холке, с преданностью глядел на хозяйку, блестя глазками-бусинками, и вилял чешуйчатым хвостом. Басовито гудел многолапый шершнель-гигант, наворачивая круги над гарпией. Мохнатое брюхо щетинилось иглами цвета запекшейся крови.
Третий цербер был саранчой с паучьими жвалами.
Паразита можно убить навсегда. Но Келена нуждалась в своре, чтобы обложить доминанта. Церберы из мелких паразитов выходят отменные: хваткие, бесстрашные. Сторожа, гончие, ярчуки. Для перерождения их всего лишь надо убить. Первая смерть, и они твои.
«Всего лишь…» – усмехнулась гарпия.
– Рядом! – велела она и взмыла в воздух.
Все церберы умели летать, стремясь приблизиться к облику хозяйки. Троица без колебаний последовала за Келеной. Ей пришлось снизить скорость полета, иначе малыши отстали бы. Им нужно время, чтобы окрепнуть.
Кружась над полем боя, гарпия смотрела вниз.
Путник на осле покидал негостеприимный дворец, топчась на месте. Он не уедет – и не вернется. Одно целое с якорем. Яркое воспоминание, татуировка на сердце – такое не выцветает с годами. Память Биннори удерживает его здесь надежнее цепей. Но что станет с мэтром Томасом, когда творящая жизнь поэта подойдет к концу? Когда психоном сделается единственным пристанищем изгнанника?
Уедет?
Вернется?
Келена не знала ответа.
Она полетела по дуге, намечая кольцо отчуждения вокруг окопавшегося в центре доминанта. По дороге гарпия искала якоря, требовавшие зачистки. В ущелье, наполненном стонами, свора пополнилась двумя церберами: хищной розой и змеей с головой старика. Замок над морем оказался чист – здесь паразитов не было. С фрегата, вечно тонущего в пучине, к ней присоединилась стая зубастых барракуд. Стаей обернулся полип-многоножка – его Келена разорвала в клочья.
Плавники рыб-церберов трепетали, создавая мерцающие ореолы.
Поток живительного анемоса изгибался, следуя за гарпией. Надо было закольцевать его, освободив от паразитов еще по меньшей мере три якоря. Лишь тогда доминант окажется в блокаде, отрезан сворой от всех источников пищи, кроме избранного вначале.