Аж слюнки потекли!
Он пристроился за теткой. Дождался, пока та зайдет в подворотню – и коршуном метнулся на добычу. Вернее, это он думал, что – коршуном. А оказалось – щеглом в силок. Тетка с неожиданным проворством развернулась, цепкие пальцы ухватили Хулио за тощую руку.
– Пусти-и-и! Жадина! Голодному хлебушка пожалела! Мымра косоглазая! – глаза у тетки и впрямь оказались с косинкой. – Чтоб тебя от того калача вспучило! Чтоб он тебе поперек горла встал! Чтоб у тебя дома злыдни не переводились! Чтоб…
Тетка улыбнулась горлопану.
– Крой, малыш! Ну?
Хулио так опешил, что замолчал.
– Забыл? – подбодрила его тетка. – Подсказать? Или лучше я тебе счастья пожелаю? Чтоб у тебя руки отсохли, мерзкий воришка! Грязь подзаборная! Шелупонь вшивая! Чтоб тебе до смерти икалось, а после смерти покоя не нашлось! Ерша тебе в глотку, паршивец!
Губы Хулио растянулись в ответной улыбке – от уха до уха.
– Скупердяйка! Гадюка подколодная! Тебя упырь укусит – от яда сдохнет!
– Лихоманка тебя возьми! Байстрюк!
– Чтоб ты всю жизнь камни грызла и зубы ломала!..
– Чирей тебе в ноздрю!
Пьяница, сунувшийся в подворотню – отлить излишек пива – бегом ретировался. Зрелище не для слабонервных: тетка с пацаном клянут друг дружку, и хохочут от счастья. Пора бросать пить, решил пьяница. Иначе зеленые гули-гули из щелей полезут. И держался до самого вечера.
Так Хулио познакомился с Бальзаминой Пондинг, сестрой-наставницей «Школы Злословия». Его одиночеству пришел конец. Сестры-наставницы отыскивали по городам и весям самых отчаянных ругателей, собирая птенцов под общей крышей. Отбор проводился строгий. В «Школу Злословия» попадали те, кто не в силах был сдержать охальные слова, щедро даря их по поводу и без, зачастую с ущербом для себя.
В Хулио и ему подобных таился особый дар.
Дар кастигария.
Мудреное слово Остерляйнен впервые услышал от сестры Бальзамины. Так по-научному звались сквернословы, кто бранью отгонял бедоносные флюиды от хулимого объекта. Мастерству кастигария, своего рода анти-малефициуму, и учили в «Школе Злословия». Хулио припомнил, как мальчишкам, дубасившим его, все сходило с рук, как Валдис без труда осуществил коварный план, избавившись от пасынка; как хорошо пошла торговля у мясника Руперта…
Никогда больше он не поминал отчима злым словом. Напротив, во всеуслышанье желал тому добра и удачи. Он не знал, к чему это приведет. Пытался выяснить у сестры Бальзамины, но женщина отмолчалась.
За три года обучения он привык не обрушивать всю мощь благодатной ругани на каждого встречного-поперечного – и не доводить дело до рукоприкладства. «Глупо колотить дубиной, – говаривала сестра Бальзамина, – если достаточно уколоть булавкой.» Издевка, мелкая шпилька позволяли «спустить пар», не нарываясь на серьезные неприятности.
А от пустячных обид рос запас маны Хулио.
Временами «злословцы» работали на заказ. Ускорить выздоровление больного, помочь выпутаться из долгов, наладить отношения в семье… В таких случаях приходилось держать ухо востро – дабы не «отблагодарили» дрекольем. Ибо анонимность усиливала благотворный эффект. Клиент, о чьем благоденствии беспокоились друзья или родичи, часто понятия не имел, за что грубиян-незнакомец желает ему гореть в геенне до скончания времен!
И серчал не по-детски.
– У тебя талант, охломон ты этакий, ни дна тебе, ни покрышки! – ласково говорила птенчику сестра Бальзамина. – Тебе учиться надо, убоище лупоглазое!
Сугубые практики, «злословцы» звезд с неба не хватали. А Бальзамина видела: малец далеко пойдет. И кляла любимца, к которому искренне привязалась, вдоль и поперек.
Авось, сложится судьба у парня!
Она не ошиблась. На собрании «Школы» решили отправить Хулио в реттийский Универмаг. Требовались деньги: обучение стоило дорого. Кастигарии поскребли по сусекам и приуныли. Однако не прошло и недели, как феей на белом единороге в Ластице объявилась… Кончита Остерляйнен! Слезы, объятия, пир горой – как и положено в сказках со счастливым концом.
Мать приехала в Ластицу с новым мужем – рыбацким старшиной, похожим на медведя, заросшего до глаз рыжей бородой. На радостях Хулио обложил нового отчима таким загибом, что рыбак проникся к пасынку громадным уважением.
– Где Валдис? – боясь услышать ответ, спросил парень.
Валдиса зарезали в порту. Удача отвернулась от него, и в картах, и в любви. К счастью, растранжирить состояние Тойво ему не удалось – основной капитал был вложен в дело. Валдис играл в долг, попался на крапленых картах; вскоре труп его всплыл в заливе – камень плохо привязали. Убийц не нашли, да особо и не искали.
После этого Кончита словно проснулась. Сердце чуяло: сын жив. Валдис уверял, что его друзья ведут поиски сбежавщего пасынка, и Кончита, как ни странно, верила. Любовь – загадочная штука. После смерти второго мужа вдова наняла легавого волхва. Идя по следу, волхв столкнулся с Хулио на рынке. Парень и представить не мог, что желая незнакомцу феникса в задницу, приближает встречу с матерью!
Прожив месяц в родном доме, Хулио уехал поступать в Универмаг. На средства отца, выделенные ему матерью. По пути в Реттию он заехал в Ластицу – попрощаться с милой сестрой Бальзаминой. Прощание вышло на славу. Очевидцы говорили, что на проводах Бальзамина превзошла себя, да и Хулио не оплошал.
Пир души, честное слово.
* * *
"Я, Джошуа Горгауз, королевский маршал на Строфадах, гниющий в резервации десятый год, в здравом уме и трезвой памяти, выпив все, что было в доме, и не допросившись у тетки Берты даже глоточка из ее запасов, заявляю острову и миру:
– Чтоб они сдохли, эти гарпии!
Мое прошение об отставке съели крысы из канцелярии…
Они предложили мне свои услуги. Хочешь, мы излечим тебя, сказали они. Овал Небес! Нет, я хитер. Я не сразу отказался. И не взялся за оружие. Чем я болен, спросил я, делая вид, что поддался на их уловку.
У тебя паразит на якоре, сказали они.
Не понимаю, ответил я.
Война закончилась давным-давно, сказал Стимфал. Остальные разлетелись, оставив его вести переговоры. Войны больше нет, а ты воюешь до сих пор. Ты бросил якорь в войну. В ненависть, вражду, кровь. В тела погибших друзей. В трупы убитых врагов. В простое, военное разделение: здесь-там, за-против, свой-чужой. Якорь зацепился намертво, цепь держит тебя.
Вы бы видели, с каким спокойствием он это говорил. Словно приказчик, делающий ревизию в лавке.
Да, сказал я. Цепь держит. И будь я проклят, если забуду те дни. Возможно, единственные, полные до краев дни, которые были в моей жизни. Боль, страх, ярость. Пожар души. Страсть, гнев. Радость побед, скорбь поражений. Они навеки со мной, до самой смерти.