Тем не менее, Келена успела полюбоваться рисунками на шелке. Корчились в огне тритоны. Драконы с крыльями стрекоз – они смотрели на мир глазами побитых собак. Цветы разверзали пасти, дыша роями мошкары. Умирали дубы, изъеденные червями. Парили в облаках шипастые шары на цепи из звеньев-сердец.
Каждый шип напоминал жадный хоботок.
Сюжеты, пронизанные извращенной фантазией, выглядели достойными кисти Адольфа Пёльцлера – согласись мастер, одержимый бесом вдохновения, изменить эбулио-реализму. Дикие сочетания красок – конвульсии цвета. Формы, сводящие с ума неопределенностью, и вместе с тем – узнаваемостью.
Агония разума, над которым нависла тень исказителя.
Подобные миры Келене довелось видеть не только на веерах. Так выглядели психономы, где паразит-доминант после смерти творца перекроил реальность под себя. Картины на шелке – предупреждение. Время в психономе выкидывает странные фортели. Возможное завтра, преломляясь, мелькает в невозможном сегодня; пророчества штопают ткань бытия.
На западе возник холм, где длился бесконечный поединок. Уже близко. Стальной лентой блеснул ручей. Феи, танцующие вокруг поэта, почуяли приближение своры, кружась все быстрее и быстрее. Девичьи фигуры слились в разноцветный вихрь. Вспышка бирюзы, брызги изумруда, пламя янтаря, сияние жемчуга…
Кто?
Свора рассыпалась облавным полукругом, заходя на добычу. Келена взмыла, расшвыривая облака – и закричала так, как нечасто кричат даже гарпии. Вызов на бой сотряс землю, рябины на взгорье, кусты бересклета; вспенил ручей, превратив сталь в шкуру ягненка. Врассыпную кинулись лани, объедающие кору с молоденьких осин. Сотряслись ясени, роняя листву.
Хоровод замер. Вихрь распался на четыре тела, сплошь покрытых блестками изморози. Метни в любую из фей монетку – и красавица со звоном рассыплется сотнями острых осколков. Упала тишина, душная, как вечер перед грозой. Смолк ручей, онемели птицы, шелест листьев сгинул без следа.
И в тиши, сковавшей мир цепями беззвучия, у ног жемчужной феи шевельнулся карлик-шут. Его дурацкий колпак вспучился кублом змей. Пророс острыми бивнями. Удлинился до земли, накрыв тело уродца расписным балахоном. Под балахоном, словно перестав смущаться нескромных взоров, карла начал стремительно увеличиваться в размерах. В мгновение ока он пожрал и четверку фей, и треть пригорка, и бересклет, и стайку рябин.
Уцелел лишь поэт. Безучастно глядя перед собой, Биннори перебирал струны арфы. Арфа молчала, но он не оставлял попыток, как если бы от этого зависела его жизнь.
Столб бугристой плоти поднялся выше деревьев. Фаллос исполина восстал над землей, желая ворваться в лоно психонома, оплодотворить вместо семени жгучей струей желудочного сока. Доминант готовился к битве с захватчиком, посягнувшим на чужую территорию. То, что сам паразит тоже был из породы захватчиков, его не беспокоило.
Убить подобного себе?
Изысканное наслаждение.
Одиночка, он не знал, что не одинок в страсти к наслаждениям такого рода. Не знал, пока его не атаковала свора. Воскресшие после гибели церберы рвали живого собрата на части. Змея с головой старика впилась ядовитыми зубами в паразита. Она бы обвила гиганта, но доминант был слишком велик для ее объятий.
С утробным рокотом, от которого задрожала твердь, он встряхнулся – и змея гнилой веревкой отлетела прочь.
У вершины монстра вился шершнель-многоножка, вонзая жало в уязвимые места. Барракуды пожирали куски плоти, словно щенята – крохи, брошенные со стола. Церберы облепили паразита роем голодных слепней. Казалось, неповоротливый колосс не в силах противостоять своре. Но гарпия знала: это не так.
Кружа на безопасном расстоянии, Келена не спешила нападать. Пусть доминант покажет, на что способен. «Разведка боем» – вот главная задача своры. Иначе выйдет не спасение больного, а самоубийство.
А внизу играл на молчащей арфе Томас Биннори.
Доминант изменил форму, как глина под пальцами скульптора. Паразит обрел сходство с человеком. В новом облике не осталось ничего от давешнего карлы. Голем был карикатурой на поэта, терзавшего арфу. Плоть шла пятнами, раскаляясь в одних местах, твердея в других, оставаясь вязкой в третьих. Саранча расшиблась в мокрое месиво, ударившись о лоб гиганта. Семиглавый дракончик изрыгал огонь, кашляя, будто чахоточный.
Видя тщету своих попыток, малыш не знал, что можно сделать еще.
Сгорели барракуды, попав на раскаленные участки. Та же участь постигла хищную розу. Шершнель приклеился к плечу исполина. Насекомое беспомощно жужжало, пытаясь вырваться. В воздухе мелькнуло разлохмаченное полотнище. Сотканный из крапивы ковер-самолет с размаху прилип к груди паразита. Грудь зашипела, повалил смрадный дым. Ковер продержался не больше минуты – сгорев полностью, он оставил на теле врага ожог, откуда сочилась грязно-бурая сукровица. В недрах ожога, исходя набатным гулом, билось…
Сердце!
Ваш выход, сударыня.
Заложив вираж, Келена упала на голема. Раздирая дыру когтями, она жалела, что родилась без клюва. Удары сердца приближались, оглушая. Крылья намокли, перья облепила какая-то дрянь. Но сейчас она не слишком нуждалась в крыльях. Смрад проник в легкие, дыхание сбилось, но гарпия остервенело прокладывала себе путь.
Скользкая масса окружила ее. Свет померк. Не хватало воздуха. Если она опоздает, если не доберется до сердца… Когти вонзились в ком льда. Вьюга брызнула в лицо. По локоть погрузив руки в трепещущий холод, Келена рванула изо всех сил – и рухнула в темную, затхлую бездну. Миг падения длился вечно.
Но тут, обретя голос, зазвучала арфа.
С хрустом и шелестом трескалась пересохшая глина. Гарпия вывалилась наружу, отчаянно чихая от пыли, набившейся в ноздри. Останки доминанта уходили в землю, исчезая без следа. Возле ручья сидел Томас Биннори, играя «Зеленые рукава». Вокруг барда, как ни в чем не бывало, танцевали четыре феи.
Карла исчез.
* * *
– Где я?
Она лежала на боку. Было удобно. И хотелось спать. Что-то мягкое, изогнувшись так, чтобы у Келены ничего не болело от соприкосновения, тихо дышало под ней. Что-то теплое, чуточку покалывая кожу, укутывало ее от шеи до хвоста. Кожу лица пощипывал холодок, но не слишком. Шнуровку лифа деликатно ослабили, облегчая дыхание.
В гнезде было бы менее уютно.
Борясь с дремой, гарпия приподняла голову: оглядеться. Ну конечно, двор. Внутренний дворик жилища Биннори. Млечная, белесая мгла вползла и расположилась по-хозяйски. Облизала клумбы липким языком. Хлопьями повисла на ветвях кустарника, кружевами обшила карнизы, перила балконов, на ходу изобретая заросли странных папоротников.
Вверху туман наливался коричневой тьмой, будто пенка на топленом молоке. Весь мир свелся к этому двору-кувшину – и джиннам, заточенным в нем до скончания времен.