Гарпия хлопнула крыльями, словно рвалась с привязи. Оперение сменило цвет с пестрого на гладко-стальной. Сжались когти лап, кроша дерево скамьи. На алебастровом лбу выступили жилы, как у портового грузчика, вскинувшего на спину тюк с зерном.
Струйка пота пролилась от виска к щеке.
Из бурой пакости вывернулась змея с головой старика. Летучая гадина очень напоминала лейб-малефактора Нексуса при исполнении, особенно в профиль. На взгляд Кручека, гарпия сильно рисковала с аналогиями. Если это делалось сознательно, то зря.
Верной собачонкой змея ластилась к женщине-птице. Из зубастого, отнюдь не старческого рта текли слюни. Казалось, монстр изо всех сил желал помочь хозяйке справиться с бедой. Но не знал – чем. К змее присоединилась еще одна тварь, какой не найти в бестиарии – саранча со жвалами паука. Описав два-три круга, саранча не выдержала, сорвалась во вьюгу и сгинула.
За ней, извиваясь, последовала змея.
Одинокая, маленькая, брошенная даже чудовищами, гарпия парила между жадной воронкой смерча и кашей, подгорающей на огне фитиля. Воздуха оставалось мало. Еще минута, и челюсти сомкнутся. Беззвучно крича, гарпия искала выход – и не находила.
Рядом тихо застонала Марыся.
Доцент обернулся. Капитанская дочка с вниманием, достойным лучшего применения, следила за «творильней» соседки. Глаза девицы лихорадочно блестели. Губы плотно сжались, но стон находил путь наружу. Так узник любой ценой стремится прочь из застенков. Блестящий ручеек пота начал свой путь – от виска к щеке…
Обе студентки сейчас были до изумления похожи: крылатая и бескрылая, взрослая и юная, гарпия и человек.
– Вам плохо? – шепотом спросил доцент. – Хотите выйти?
– Н-нет…
– Все в порядке?
– Д-да…
У Кручека сложилось впечатление, что Марыся врет. И больше всего на свете боится, что ее силой выведут из лаборатории. Пожав плечами, он не стал спорить. Тем паче, в иллюзионе гарпии ситуация стала налаживаться. Невидимые руки разжали челюсти: богатырь, явившийся на подмогу, рвал пасть льву. Смерч поднялся к самой крышке, размазавшись по ней. Глиняные пузыри опали вниз, высвобождая пейзаж.
Ручей, пригорок, стайка рябин. Цветы, похожие на бабочек. Бабочки, похожие на цветы. Крошка Томас Биннори склонился над арфой. Четыре красавицы-феи кружатся, заключив поэта в вечный хоровод, будто драгоценный камень – в оправу.
Красота, уют, покой – и гарпия над головами.
«Неудачный пример, – сделал вывод Кручек. – Очень сложный. И вызывает у зрителя отторжение. Коронный друнгарий за такой пример наградил бы орденом. Желай я убедить реттийцев в агрессивности гарпий, не нашел бы ничего лучшего. Хрупкий мир поэзии, оазис прелести живой – и в небе свора чудовищ, во главе с хищной атаманшей. Вот-вот рухнет на добычу – кромсать, рвать, уничтожать. Иллюзион молчит? Ага, молчит. Ну да, какая тут ценность? Завалит лабораторную, королевская стипендиатка, как пить дать завалит…»
И впрямь, уроды, сопровождавшие гарпию, не вызывали доверия. Барракуды, ядовитый шершнель, змей-старец, похожий на лейб-малефактора; дракон о семи головах… Удивляло, что гарпия справилась с многофигурной композицией. Как ей это удалось?
Ища решение, Кручек испытывал раздражение, смешанное с долей возбуждения. Стоны Марыси – тишайшие, едва уловимые – его отвлекали. В дальнем конце лаборатории захихикали, шушукаясь. Когда Марыся застонала в очередной раз, он догадался сместить зрение в «птичий сектор» – и ахнул.
Мана-фактура с легкостью разоблачала капитанскую дочку – так бывалый ловелас лишает одежды юницу, томную от сладких речей и поцелуев. Хитрая бестия, Марыська тайком успела создать вполне рабочую «пуповину» между собой и гарпией.
Теперь она делилась маной с Келеной.
В сущности, правила этого не запрещали. Если о вмешательстве преподавателя говорилось четко и однозначно, то обмен маной между учащимися рассматривался, как процесс из разряда полезных. Знаний он не отменял – бездельник и неуч оставался в дураках, хоть три ведра маны залей ему за шиворот.
Зарабатывая баллы, студент делал это честно.
Но перелить ману чужому человеку (миксантропу, поправился доцент) – процедура, крайне болезненная для начинающих доноров. Маг высшей квалификации, имея большой опыт трансманипуляций, мог снизить до минимума, а то и вовсе убрать побочные эффекты. Иное дело – первокурснички… Мысленно обругав Марысю дурой, Кручек твердо решил прекратить безобразие.
«Второй обморок на занятии? Ректор с меня три шкуры спустит и три чучела набьет. Извините, сударыни! Никто не требовал демонстрации сложных примеров. Гарпия вполне обошлась бы собственными резервами, найди она простое решение…»
Вглядевшись, он чуть не выругался вслух. Каналов было уже два. Тихоня-Яцек, успешно справившись с заданием, подключился к обмену. Закусив губу, чтоб не разреветься, мальчишка «подписывал в дело» колоссальный резерв, данный ему от природы.
Яцеку приходилось больней, чем Марысе.
Но тихоня крепился.
А в иллюзионе гарпии разразилась битва. Напитавшись дареной маной, свора во главе с крылатой хозяйкой рвала на части голема, частично похожего на поэта. От сходства тошнило. Остатки бурого месива, воплощенные в существе, сопротивлялись врагу с механическим упорством. То ли голем защищал от вторжения райский уголок, то ли являл собой некую аллегорию, рожденную буйной фантазией Келены.
«Ценность пиковая. Зафиксировано».
С какой радости иллюзион углядел в бойне пиковую ценность, доцент не знал. Не знал он и того, в чем проявился отмеченный пик. В извращенном воображении гарпии? В оригинальности драки? Нет, если она рискнет сочинять авантюрьетты, публика вознесет ее выше, чем это сделали бы крылья…
С другой стороны, прибор Жефа-Бомьера чутко реагировал на факты. Ошибка исключалась. Избранный Келеной пример, так или иначе, честно отработал два ценностных аспекта.
Остался третий.
…если она лжёт?!
Кручек огляделся. Курс старательно делал вид, что ничего не происходит. Рядовой практикум, ерунда. Студенты уставились на «творильни», прикидываясь, будто с головой ушли в работу. Но затылки, пунцовые уши, нервная дрожь рук – все утверждало обратное. Большинство ждало, чем кончится дело. Языки чесались, предвкушая сладость сплетен.
Яцек и Марыся держали каналы, подпитывая резерв Келены – опустошаясь, гарпия вновь становилась полнехонька. Еле слышно, чтобы не вызвать гнев куратора, Хулио Остерляйнен крыл последними словами шайку-лейку – гарпию, «капитаншу», сопляка… Виртуоз брани, кастигарий превзошел сам себя. От его проклятий стенки «пуповин» уплотнялись. Полипы, мешающие свободе маноизлияния, рассасывались – или втягивались в псевдоплоть «сосудов».
Боль отступала, уменьшалась, но не исчезала.
Через лабораторию камнем, пущенным из пращи, пролетел миниатюрный флакончик. Ловко поймав его, Хулио выдернул пробку и второпях передал флакон Марысе. Девица отпила часть содержимого, скорчила жуткую гримасу – и поделилась зельем с изнемогающим Яцеком. От дальнего стола им кивал Теодор Равлик. Усач с удовольствием наблюдал, как краски возвращаются на бледные лица доноров.