— Войну не выиграть, но фюрера не переубедишь, — заявил новый комендант. — Говорят, он до сих пор издает приказы дивизиям, которые уже давно сдались противнику. А его последний план — чистой воды безумие! Он требует проведения политики выжженной земли, но мы ничего не добьемся, уничтожив город.
Слова фон Хольтица слегка подбодрили Килиана. Оба знали: если поджечь Париж, в городе вспыхнет мятеж. Французские партизаны пленных брать не станут — перебьют всех немцев без исключения.
Килиан предполагал, что им всем суждено умереть в ожесточенных боях, но, как выяснилось, план фон Хольтица заключался в полнейшем бездействии. Несмотря на истерические приказы из Берлина превратить Париж в груду дымящихся развалин, генерал тянул время, надеясь, что союзники вот-вот возьмут город.
— Полковник, я знаю, что вам можно доверять. Я собираюсь начать переговоры с союзниками.
Килиан кивнул.
Генерал продолжил:
— Чем скорее они дойдут до Парижа, тем скорее я смогу им его передать. Бескровно нам отсюда все равно не вырваться, но американцы и англичане хоть какая-то надежда — французские коммунисты, верно, захотят нас всех вздернуть на Эйфелевой башне.
— Генерал, если вы хотите избежать кровопролития и заключить хоть какое-то перемирие, возможно, стоит начать переговоры с французским подпольем, — предложил Килиан. — Согласен, Париж должен уцелеть. Если вам это хоть чем-то поможет, я счастлив предложить свои услуги в качестве посредника.
Полковнику было все равно, останется он в живых или погибнет, но предотвратить резню следовало любой ценой.
Лизетта с готовностью влилась в ряды подпольщиков, и для нее началась жизнь подлинного бойца Сопротивления: днем сон, ночью диверсии.
Группа, к которой присоединилась девушка, взорвала железную дорогу к северу от Парижа. Впоследствии Лизетта пережигала кислотой подземные кабели, а потом в составе отряда подпольщиков участвовала в диверсии на юго-восточной окраине Парижа. Вылазка оказалась настолько удачной, что поезда на этом участке не ходили три недели. Тем временем Лизетта с товарищами организовали взрыв моста на выезде из Парижа.
Опустошенная морально и физически, в ранние утренние часы она давала волю своим чувствам. Она вспоминала потрясенный взгляд Килиана во время их последней встречи, оплакивала Люка, о котором не было никаких вестей. Лизетта постоянно спрашивала о нем, но получала в ответ лишь сочувственные взгляды и сокрушенное покачивание головами. Люк пропал. На юге и в предгорьях Альп шли ожесточенные бои. Люк отправился именно туда. Возможно, он тяжело ранен или давно погиб…
Она потеряла их обоих. Впрочем, она всегда теряла тех, кого любит.
Лизетта тихо всхлипывала под тонким одеялом, когда Сильвия легонько потормошила ее за плечо.
— Слезы не помогут, — заявила она.
Лизетта смутилась.
— Знаю. Понимаешь, хочется позволить себе небольшую роскошь… Ведь ни мыла, ни шампуня у нас нет.
Сильвия улыбнулась.
— Говорят, ты неплохо поработала.
Лизетта утерла слезы.
— Спасибо.
— А еще говорят, что тебе несладко пришлось.
— Меня разоблачили.
— Полковник выдал?
— Нет, старый враг подловил. — Девушка сокрушенно покачала головой. — Вот я и решила не рисковать.
— Это правильно. Тебе нужно подыскать новое жилье.
— Все так добры ко мне… Что-нибудь да придумаю.
— У меня есть надежное пристанище. Можешь перебираться туда, — предложила Сильвия.
— Ты серьезно? — поразилась Лизетта.
— Я там редко бываю. Это квартирка в районе Бастилии. Просторней, чем на Монмартре, но попроще.
Пораженная такой щедростью, Лизетта потеряла дар речи. Ее смущение позабавило Сильвию.
— Мы на одной стороне. Сражаемся за одно дело. — Она небрежно пожала плечами. — Все наши мелкие обиды, ревность и желания не в счет.
Она была права. Лизетта смутилась еще сильнее.
— Я тебя не стесню?
— Меня? Я же француженка. А ты, похоже, слишком долго жила среди церемонных англичан. Вдобавок мне от Люка досталось лучшее. — Сердце Лизетты дрогнуло, а Сильвия продолжила: — Похоже, он пропал. Он нас обеих обидел, но я знаю, как залечить свои раны. Тебе бы тоже пора этому научиться, а заодно притушить чувства к твоему немецкому полковнику.
Лизетта удивленно посмотрела на Сильвию. Она не ждала от нее такой откровенности.
— По тебе все видно, — усмехнулась Сильвия, глядя на ее потрясенное лицо. — Лизетта, не забывай: он — враг. Вспомни погибших и замученных, разбитые семьи, страдающих детей, шесть лет голода и отчаяния, младенцев, погибших в руках матерей, стариков, не выдержавших тягот и лишений… А потом вспомни своего полковника в немецком мундире.
— Он не…
— Он — немецкий офицер и виновен не меньше прочих. Ну что, пойдем?
Лизетта молча кивнула. Сильвия привела ее в квартирку на задворках Бастилии, в район трущоб на окраине Одиннадцатого округа. В квартире оказалось на редкость чисто, кругом хватало сомнительных забегаловок, грязных пивных и обшарпанных зданий. Лизетта была счастлива: тут стояла нормальная кровать, из крана текла вода и имелись кое-какие скудные припасы. Сильвия даже дала ей платье.
— Сильвия, право…
— Ох, не начинай, — предупредила подруга. — Я не очень-то сильна во всех этих спасибо-пожалуйста. Я обещала Люку приглядеть за тобой — будем считать, что держу слово.
Сильвия скользнула в кабинку ночного кафе в Пигале, далеко от Бастилии. Напряжение на пустынных улицах нарастало. Над головами посетителей кафе витали густые клубы табачного дыма. Потертая, замасленная обивка стульев пропахла дешевыми духами, но на это никто не обращал внимания. Во всем чувствовалось тяжкое ожидание. В приглушенных голосах сквозило еле сдерживаемое возбуждение. Париж стоял на краю перемен.
Спутник Сильвии поднес огоньку к кончику ее сигареты.
— Говорю тебе, это конец. Завтра начнется всеобщая забастовка, страсти накалятся до предела. Подполье восстанет против немцев. Никто не хочет больше думать о тактике и стратегии партизанской войны. На улицах разгорятся бои.
Сильвия кивнула.
— Интересные слухи ходят, — промолвила она, лениво выдувая струю дыма.
— Какие?
— Ты же знаешь, у меня есть связи с другими группами подпольщиков…
Он кивнул.
— Говорят, новое военное командование Парижа собирается начать диалог.
— Диалог?
— Переговоры.
— На каких условиях?
— Мы не убиваем немцев, они не жгут Париж.
— Не верю! — Он дернулся, опрокинув стакан с анисовой водкой.