Хлопнула дверь, на крыльцо вышел Мирвик. Огляделся, заметил Авиту, направился к ней. Девушка ему не обрадовалась (хотелось обдумать предстоящий разговор с Ларшем). Но виду не подала — приветливо улыбнулась, спросила учтиво:
— Что, там уже до актеров добрались?
— Да, я им первый под руку попался, потому что с края сидел… А почему моя госпожа не идет домой?
— Ногу подвернула, — соврала Авита.
— Да ну? Давай вправлю.
— Не надо, не вывихнула. Посижу немножко — само пройдет.
Мирвик уселся рядом. Похоже, ему надо было выговориться.
— Странно… тут убийство случилось, а они про Милесту спрашивают! Ведь не Милеста же наррабанца отравила!
— Да, странно… — Раздражение Авиты прошло, разговор заинтересовал ее.
— Неужели Хранитель так в Милесту влюбился, что никак не успокоится, все ее ищет?
— Почему бы и нет, — пожала плечами художница, распустила тесемку бархатного мешочка на поясе. — Она очень красивая девушка.
— А то! — откликнулся Мирвик. Лицо его вдруг стало открытым, беззащитным. — Очень красивая. И мне за нее тревожно. Не стряслось ли с нею беды?
Авита достала из мешочка навощенную дощечку.
— А если она и в самом деле совершила что-то такое, что…
— Ну и пусть. Я все равно бы ей помог. Я-то, хвала богам, не «краб». — Мирвик насупился. — Госпоже, наверное, уже нащебетали, что я вором был?
— Нет, — спокойно ответила Авита. — Ты хоть и «актер со словами», а все-таки еще не удостоился такой чести, чтобы весь театр о тебе судачил… Знаешь, я тоже охотно помогла бы Милесте. Она славная, милая девушка.
Острая палочка зачертила по воску. Быстрые штрихи складывались в портрет: пышноволосая девушка стояла правой ногой на крюке, придерживаясь рукой за канат, поднимающий ее ввысь. Левая рука — «крыло летучей мыши» — вскинута над головой, левая ножка в туфельке с бабочкой на мыске ловит равновесие. И сама актриса похожа не на летучую мышь, а на бабочку, опустившуюся на крюк. Вот сейчас вспорхнет и полетит — сама по себе, без всяких подъемных механизмов, легкая и свободная.
В спектакле образ летучей мыши был трагическим, у зрителей слезы наворачивались на глаза. Но рисунок вызывал иные чувства: в каждом штрихе сверкало молодое веселье.
— А то!.. Она такая! — вздохнул Мирвик.
Он без спроса взял из рук художницы дощечку, повернул к себе, чтобы рассмотреть получше.
Внезапно глаза его округлились.
— Авита… — сказал он хрипло (от волнения забыв назвать художницу госпожой или барышней). — Авита, я дурень! Ведь я же где-то видел…
Он бесцеремонно выхватил у нее палочку и резко провел по воску кривую линию — глубокую, до самого дерева. Затем положил дощечку и палочку на скамью рядом с ошеломленной художницей, помедлил, размышляя. Авита молчала, не мешая ему вспоминать. На испорченную картинку она скосила глаза, но ничего не поняла.
Мирвик поднялся на ноги.
— Да! — выдохнул он с отчаянием. — Давно бы мне, дураку, вспомнить… Она в беде, выручать надо!
И кинулся к воротам.
Его поведение было загадкой для Авиты, но главное она поняла: Мирвик догадался, где скрывается Милеста, и считает, что ей грозит опасность.
Авита вскочила со скамьи и, забыв про «подвернутую ногу», побежала следом за парнем.
* * *
— Я рад услужить господину. Я приказал слугам смотреть в оба глаза: не увидят ли чего-нибудь странного…
Эххи, управитель Наррабанских Хором, горел желанием угодить знатному «крабу». Прямо из кожи лез, чтобы молодой Спрут убедился: и сам Эххи, и слуги его непричастны к убийству Верши-дэра.
— Это похвально, — отозвался Ларш довольно вяло. Допросы гостей его вымотали, и он предоставил Джанхашару беседовать со слугами. Он понимал, что как раз слуги и могли знать что-то важное. Но сейчас его ум был занят пропажей волшебного перстня. Убийство отодвинулось на второй план. Ларш успокоил свою совесть тем, что сказал себе: «Джанхашар опытнее меня, он толковее разберется со слугами».
— Но получилось так, господин мой, что я сам заметил странное поведение двоих гостей, — продолжил Эххи. — Вот здесь, на скамейке.
Он почтительно распахнул дверь перед собравшимся уходить Спрутом и вышел вслед за ним на крыльцо.
— Вот на этой скамейке, — указал он с поклоном.
Ларш без всякой приязни глянул на резные львиные морды.
— Ну, что здесь происходило? И что за гости?
— Художница, мой господин. Та барышня, что рисовала портреты гостей. И придворный.
— Придворный?!
Ларш вытаращил глаза. Он даже об усталости забыл — так ужаснула его невероятная мысль: в столице уже успели узнать о пропаже перстня! И теперь король ухитрился прислать сюда одного из своих приближенных! Кто знает, чего можно ожидать от Истинных Магов из королевской свиты?
— Придворный, — повторил Эххи, не понимая, что так удивило Спрута. — Тот, что разговаривал с королевой. Спрашивал, отчего она такая грустная.
— Ах, актер… — с облегчением отозвался Спрут.
— Я видел их через окно, — продолжал Эххи, — но не слышал, что они говорят. Барышня достала свою дощечку и начала рисовать. Затем показала рисунок придворному… прошу господина простить меня — актеру. Тот переменился в лице, выхватил у нее из рук палочку и что-то на дощечке дорисовал. А потом положил дощечку на скамейку, вскочил — и бежать! А барышня — за ним бегом, даже свою дощечку не взяла. Так до сих пор и лежит.
«Надеюсь, Мирвик ничего у Авиты не украл, — усмехнулся про себя Ларш. — Почему она за ним гналась?»
На скамье, к которой свернули оба собеседника, действительно лежала восковая дощечка. Заостренная палочка, скатившись с сиденья, лежала на песке.
— Надо вернуть барышне ее вещи, — сказал Ларш.
Эххи поспешно нагнулся, поднял палочку, взял со скамьи дощечку, подал все это господину.
Ларш бросил беглый взгляд на рисунок. Вздрогнул. Перевел глаза на Эххи, словно управитель мог что-то объяснить. И снова — на рисунок.
На восковой дощечке парила, летела Милеста. Облако волос, веселый взмах крыла — вроде бы крюк ни при чем, девушка сама порхает.
Но красивый рисунок испорчен кривой линией, вроде неровного овала, которым была обведена левая ножка актрисы.
Что все это значит? Авита и Мирвик беседовали о Милесте? Может, они знают, где прячется воровка?
Обязательно надо потолковать с обоими. Авиту он найдет в гостинице, Мирвика — в театре…
Но тут мысли о рисунке вылетели из головы, потому что дверь хлопнула, с крыльца сбежал слуга, серый от волнения, и что-то затараторил по-наррабански.